Две вселенные Александра Солженицына

Александр Солженицын — центральная фигура русской литературы, мысли и общественной жизни нашей эпохи. С этим в год 100-летия писателя согласны все: и друзья, и враги. По последним это очевидно особенно хорошо — таких потоков ненависти номенклатур-большевики не изливают ни на кого другого.

Оказывается Солженицын (будучи, по сути, никем в рамках советской системы) «предал Родину», сгубил коммунизм (тут приходится без кавычек), «разрушил Советский Союз» и все это, будучи «бездарным писателем». Как слово «бездарности» может двигать геополитические пласты, объяснить злопыхатели не в состоянии, ссылаясь на всесилие коварного ЦРУ, якобы «раскрутившего» писателя. Правда, Запад раскручивал сотни и сотни диссидентов, но никому из них неокоммунистами не уделяется тысячной доли ненависти, достающейся Александру Исаевичу.

Казалось бы, академик Сахаров подходит на роль «предателя» куда больше. Работал не в лагере, а в закрытом городе, обласкан советской номенклатурой, был секретоносителем, занимал позицию, которую иначе как национал-предательской не назовешь с точки зрения любого государства. Был идеологом подчинения России власти «очень интеллигентного мирового руководства» и финансовой глобализации — настоящим духовным отцом российской «демшизы», и, кстати сказать, именно Сахаров и Солженицын были главными идейными оппонентами эпохи.

А. Сахаров. Фото: www.globallookpress.com

Однако где тучи проклятий, где требования переименовать проспект Академика Сахарова и закрыть «Сахаров-центр»? Вся ненависть достается именно Солженицыну.

Причина тут не в том, что писатель кого-то «предал» — всю жизнь он служил русскому народу и России и ненавидел только их врагов, «русоненавистников», в числе которых небезосновательно ставил на видном месте коммунистическую диктатуру. Причина и не только в том, что его критика коммунизма была особенно болезненной — Солженицын первый порвал с концепцией «сталинизма» и «сталинских репрессий», заговорил не о трагедии коммунистической элитки — старых большевиков и их попутчиков, — а о трагедии всего русского народа, войну против которого развязала кровавая коммунистическая утопия. «Никакого "сталинизма" нет, есть ленинизм» — этого вывода не могут простить Солженицыну неокоммунисты.

Вышел Солженицын и из накатанной русской и западной публицистикой ХХ века колеи: обвинять в революции старый порядок, рассуждать о неизбежности его крушения, видеть в коммунизме путь «прогресса», лишь испорченный недобросовестными исполнителями. Солженицын увидел и показал правду старого порядка, его жизнеспособность и умение успешно модернизироваться, а в революции узрел прерывание органического исторического развития России, произошедшее в результате навязывания нам при помощи террора антихристианских доктрин европейской идеологии «Просвещения».

Неприятие этих доктрин было выражено у Солженицына ярче, чем у большинства наших современников. Он всегда с равной жесткостью выступал и против коммунизма, и против западного либерализма как двоюродных братьев, произошедших от Руссо и Вольтера. Если в России Солженицын был провозвестником духовного переворота против коммунизма, то на Западе он стал символом поворота от либерализма, от веры в универсальность западной модернистской цивилизации.

А. Солженицын, 1974 год. Фото: www.globallookpress.com

Его «Гарвардская речь» была посвящена тому, что мир многополярен, в нем много цивилизаций, одна из которых — Россия. Сейчас это кажется чем-то само собой разумеющимся, на этом тезисе построена, в частности, «Мюнхенская речь» Путина и доктрина нашей внешней политики. Но тогда, сорок лет назад, солженицынские слова были шоком для западных элит. Писателя начали травить в Америке так же, как перед этим травили на родине. Но только если в СССР это было делом прежде всего спецслужб и коммунистических активистов, то в США этим занимались пресса и «интеллектуалы», которые не могли простить ему ни критики либеральных доктрин, ни систематической борьбы с западной русофобией, выдававшей себя за антикоммунизм. Настоящий антикоммунист Солженицын показал с предельной яркостью, что персонажи типа одиозного Ричарда Пайпса целят не в коммунизм, а в Россию.

Для самого Александра Исаевича Россия, причем Россия не только как географическое понятие, но как дом русского народа, всегда стояла на первом месте. Именно он еще в 1970-е годы заговорил о сбережении народа, о том, что хватит растрачивать русских в пролетарских интернационализмах и международных авантюрах, хватит за счет истощаемой русской деревни выращивать кукольного монстра мирового коммунизма. России пора стать Россией, единством всех братских ветвей русского народа. Не гоняться за призраками демократии и «рыночной экономики», а восстанавливать хозяйство, спокойный, основанный на нравственном начале уклад жизни.

Как же бешено ненавидели за это писателя сторонники «прыжка в демократию и рынок», особенно когда он, вернувшись в Россию, со всей присущей ему резкостью обрушился на безумные экономические реформы (об опасности которых он впервые заговорил в начале 1980-х, когда они еще и не планировались) — «кто же свою мать лечит шоковой терапией?». Когда во весь голос заговорил о несправедливости беловежских ленинских границ, призвав вернуть России Крым и Новороссию и голосовать вопрос о независимости Украины по областям, а не целиком, дать возможность каждой области выбрать Незалежную или Россию, и о ленинском же безумном расчленении России на автономии — «федеративным договором еще раз кусает нас из мавзолея».

Только Солженицын осмелился громко говорить в 1990-е годы о проблеме русских беженцев и всех, кто стал «иностранцами в 24 часа», открыто указывал на геноцид русских в дудаевском террористическом анклаве. Его «Россия в обвале», последнее крупное публицистическое произведение — одновременно памфлет против перестроечно-реформаторского нового «февраля» и программа оздоровления русского общества, изложенная после многочисленных встреч и бесед с людьми по всей России после возвращения.

Фото: www.globallookpress.com

Подвижническое служение Солженицына русскому народу увенчалось успехом. Россия в итоге устроилась «по-солженицынски» — спокойная гуманная авторитарная государственность, сумевшая отразить поползновения феврализма и «кадетские прихромы». В согласии с глобальной идеей писателя находится наше стремление обеспечить в многополярном мире автономию своей цивилизации, традиционные доминанты в обществе и выраженная православная религиозность, установка на сбережение народа как основы государственной идеологии (хотя крепко и без снисхождения досталось бы от писателя тем чиновникам, что сегодня, по сути, плюют на этот принцип, подталкивая страну к катастрофе). Он бы увидел и то, как прорастают сегодня на Западе посеянные им сомнения в правильности либерального универсализма — обозначенный в Гарварде поворот превратился в полноводное течение.

Сбылись и предложения Солженицына по Крыму, и пророчества о горькой судьбе отвернувшейся от России Украины. Встает во весь рост проблема пересмотра статуса нашей «асимметричной федерации» и возврата к нормальному, равноправному, уважительному к русскому народу государственному устройству. Вряд ли бы его обрадовало размножение у нас номенклатур-большевизма и неосталинизма. С другой стороны, будь с нами Солженицын сегодня, не факт, что эта болезнь так бы усилилась.

Даже природа как будто живет «по Солженицыну». «Наш океан — Ледовитый, а не Индийский», — говорил он неоднократно. И вот этот океан на глазах очищается от льдов и вскоре станет одной из важнейших мировых коммуникаций, на которой Россия имеет приоритет.

Вообще, необходимость внутреннего развития, освоения наших «трудных пространств» — один из важнейших солженицынских заветов будущему.

Будут ли в этом будущем читать Солженицына? Неокоммунисты истошно орут о том, что «никому не нужен этот бездарный писатель», и его следует исключить из школьной программы, а их детям подавай «Павку Корчагина» да Шолохова. Не буду пинать сейчас монстров соцреализма, оставим это на потом. Факт состоит в том, что Солженицын — великий писатель, продолжающий магистральную линию русской классической литературной традиции, идущей от Пушкина, Гоголя, Толстого и особенно Достоевского. Именно Солженицын — тот краеугольный камень, на котором будет базироваться русская проза (а заодно и мемуаристика, и публицистика) в будущем, когда преодолеет и тяжелое наследие советской псевдолитературы, и детскую болезнь постмодернизма.

А. Солженицын, 1961 год. Фото: www.globallookpress.com

Нападчики, как правило, просто не читали Солженицына и говорят о нем в лучшем случае по пересказам, а в худшем — по методу «Искусство рассуждать о книгах, которых вы не читали». На что в наследии Солженицына следует обратить особое внимание современному читателю?

«Дороженька» — автобиографическая поэма, которую Солженицын восемь лет в тюрьмах и лагерях сочинял, записывал, заучивал наизусть, сжигал рукописи и вновь повторял про себя. Эмоциональный лирический рассказ о детстве и юности, о судьбе России и ее народа в 1920-1940-е годы, изумительный по силе и яркости образов.

«Один день Ивана Денисовича» — произведение, сделавшее писателя в одночасье знаменитым. Не только детальное описание распорядка сталинского лагеря от побудки до отбоя, но и образ судьбы русского народа в судьбе одного человека, Ивана Шухова, и чудовищная картина растления, вносимого коммунистическим террором в русскую душу, когда для того, чтобы выжить, требуется воровать, хитрить, приспосабливаться, «жить по лжи». Унижение достоинства русского человека, показанное с силой, присущей лишь Достоевскому, должно бы поднять наше национальное самосознание на новую высоту: «Никогда больше».

«Матренин двор». Солженицын — писатель-почвенник, но не «деревенщик». Он никогда не рос на земле и не крестьянствовал. Однако именно его рассказу об увиденном при попытке «затеряться в нутряной России» суждено было отворить плотину деревенской прозы. Удивительный проникновенный образ Матрены, простой, не ахти какой опрятной, но с высшей человеческой праведностью старухи, станет навсегда одним из стержневых для нашей литературы.

«Случай на станции Кочетовка» — один из недооцененных шедевров Солженицына. Тут и военная проза, и производственная железнодорожная, и даже эротика, насаженные на жесткий каркас истории о том, как «хороший советский человек» оказывается именно в силу этих свойств частью машины убийства. Железнодорожник-офицер подозревает в своем собеседнике немецкого диверсанта только потому, что тот говорит «Царицын» вместо «Сталинград», и не замечает, что тот однозначно не шпион: он вспоминает 1937 год, но в мире молодого офицера «тридцать седьмого» просто не было, он не знает смысла этих слов, и он этого ключа подлинности не считывает.

«В круге первом». Объемистый роман о жизни послевоенной «шарашки» иногда справедливо упрекают в некоторой рыхлости, несмотря на детективный сюжет. Но на него можно взглянуть и по-иному, как на зарисовки русских судеб в военные и первые послевоенные годы: судьба крестьянина, судьба инженера, судьба студентки, судьба дипломата, судьба инженера из МГБ. Роман изобилует упоительными описаниями Москвы и лирическими зарисовками. В известном смысле это самое «гламурное» произведение Солженицына, в которое включены в том числе его отношения с инженером-связистом МГБ Анной Исаевой, сохранившей для писателя его рукописи, в частности незаконченную (но поразительно интересную) повесть «Люби революцию», которая должна была стать «приквелом» событий из жизни Глеба Нержина, описанных в «Круге».

«Раковый корпус» ­— роман, посвященный борьбе с раком, любви (любовная тема у Солженицына так не соответствует его имиджу «лагерного» писателя, что ее, как правило, не видят даже критики), советскому быту 1950-х годов и снова судьбам, судьбам, судьбам — пациентов и врачей. Солженицын — настоящий скульптор слова, вылепливающий ярких объемных персонажей, будь то человек-перекати-поле Ефрем Поддуев, крыса-кадровик Русанов (воплощение всего зла коммунистической системы, опять же, не сознающее своего служения этому злу) или врач-радиолог Вера Ганграт. На самом деле, лучшего образца «больничной прозы», сочного и безжалостного, в русской литературе просто нет.

Фото: www.globallookpress.com

«Архипелаг ГУЛАГ» — эпическая история русской боли и гнева. В условиях, когда закрыты все архивы, когда свидетели запуганы, Солженицын ухитрился собрать 257 свидетельств, дополнив которые данными из открытых источников и впечатлениями собственного «плавания» на Архипелаг, он создал впечатляющий памятник устной истории. Показательно, что визжащие о «фальсификациях в Архипелаге» неокоммунисты даже сегодня, несмотря на открытость архивов, не смогли ни написать альтернативной истории, ни опровергнуть большинство солженицынских фактов. Напротив, они вынуждены воевать против «Архипелага» фальшивками вроде позорного фейка — «Письма Чуйкова», нагло приписанного знаменитому маршалу. Но «Архипелаг» — это не только история, это еще и великая проза — точная, яркая, саркастичная, гневная и пронизанная безграничным оптимизмом борьбы, верой в живую силу русского народа и способность его победить в борьбе с кровавой утопией.

«Август четырнадцатого» — первая часть эпопеи «Красное колесо» и, возможно, лучший военный роман в истории. Писатель-артиллерист сумел в чем-то превзойти другого писателя-артиллериста Толстого, сосредоточив внимание на боевой работе, передвижениях войск, любовно выписав русских солдат, офицеров и генералов, сражавшихся в Восточной Пруссии. А обрамлена эта история идиллическими картинами старой России, которая вскоре будет безжалостно разрушена. Во второй редакции Солженицын отчасти разорвал динамику повествования главами о Столыпине (возведя великого премьера в ранг национального героя), Богрове (показав механику демона революции) и императоре Николае II. Царские главы не самые удачные в романе, писатель так никогда до конца и не смог разглядеть духовный облик царя, но для 1970-х, когда образ Государя был расчеловечен советской пропагандой, и этот рассказ был колоссальным прорывом.

«Бодался теленок с дубом» — автобиографический рассказ о своей литературной борьбе в период от публикации «Ивана Денисовича» до насильственной депортации из СССР. Рассказ пристрастный, для многих обидный, но нечеловечески яркий, изобилующий метафорами сражения. Сражения русского человека за правду и за свое достоинство, за право быть собой, не сгибаясь в три погибели перед антирусской и античеловеческой системой. Книга, в которой всякий русский интеллектуал, работающий со словом и смыслом, испытывает стопроцентное узнавание ситуаций, никуда не исчезнувших и до сих пор.

А. Солженицын, 2006 год. Фото: www.globallookpress.com

«Октябрь шестнадцатого» — вторая часть «Красного колеса», зарисовка России в дни перед произнесением роковой милюковской речи «Глупость или измена», столкнувшей страну в катастрофу. Мы видим, как причудливо переплетаются в одной реальности нормальная работа государства и жизнь народа в условиях войны и деятельность демонов революции — большевиков и эсеров, кадетов и Гучкова, — чтобы пустить страну под откос ради своих амбиций. Как искусно провокаторы мешают «нации инженеров» и «нации рабочих» объединиться в единую русскую нацию, работающую во имя победы. Особенно удачно нарисованы образы Ленина и Парвуса, которые сыграют решающую роль в русской катастрофе.

«Март семнадцатого» — третья часть «Красного колеса». Книга-предупреждение, которую писатель спешил закончить и частично начитать по радио в условиях перестройки, то есть сползания к новому «февралю», который Солженицын надеялся предотвратить. Солженицын показывает механику безумия, порождающего великую смуту, глупость разрушителей и заговорщиков, уверенных, что они могут управлять событиями, но сносимых первым же порывом революционного ветра. Это одновременно история, написанная на огромной источниковой базе, и в то же время настоящий памфлет против революций.

«Апрель семнадцатого» — четвертая, последняя из написанных частей «Красного колеса». Картина неумолимости революции и скатывания страны в смуту: развал армии, разрушительная деятельность большевиков, падение последних «сил порядка» — октябристов и кадетов, не осознавших, что сами по себе, без взорванного ими Государства Российского они — не более чем тонкая пленка на закипающем котле.

Часто приходится слышать поверхностные суждения, что читать «Красное колесо» трудно или невозможно. Это не так, нужно просто настроиться на особый ритм повествования, не пытаться проглотить всю книгу за раз, захотеть войти в ритм нашей потрясающей и ужасающей истории, который Солженицын передает очень зримо. Потребуются годы, чтобы оценить в полной мере, какого уровня шедевр оставил Солженицын в «Красном колесе». Зато нет никакой сложности оценить позднюю классику Солженицына, его «двухчастные рассказы», особый придуманный писателем жанр — два рассказа, объединенных одним мотивом, героем, образом, и последнюю повесть о Великой Отечественной войне.

«Абрикосовое варенье» — настоящий шедевр русской литературы. Первая часть представляет собой письмо молодого заключенного о своих мытарствах, направленное писателю, в котором трудно не узнать красного графа Алексея Толстого. Во втором описывается быт этого писателя и реакция на письмо, которое он воспринимает прежде всего как интересный источник языкового материала.

А. Толстой. Фото: www.globallookpress.com

«Настенька» — история двух переломанных большевизмом женских судеб: дочки священника, затянутой в круговорот домогательств и надругательств советских начальничков, и ростовской учительницы литературы, душа которой постепенно растлевается на поворотах коммунистической идеологии.

«Эго» — уложенная в короткий рассказ яркая картина одной из важнейших страниц антибольшевистского сопротивления русского народа — Тамбовского восстания. Ход боевых действий. Самоощущение и нравы восставших. Жестокое итоговое подавление.

«На изломах» — совершенно необычный для Солженицына по теме и интонации рассказ. Первая часть — история взлета советского красного директора, главы одного из крупнейших оборонных предприятий, сохранившего свое кресло и в постсоветские годы. Вторая часть — чистой воды сериал «Бригада», приключения молодого предпринимателя новой волны, которого стремятся убить. Его поддерживает офицер ФСБ, отличающийся государственным мышлением (интересно, что рассказ опубликован задолго до начала путинской эпохи). Феномена этого рассказа не понять, если не помнить, что сам Солженицын вышел из дореволюционного предпринимательского сословия и восстановление настоящего, неолигархического предпринимательства считал одной из важнейших национальных задач России.

«Желябугские выселки» — настоящий шедевр военной прозы, которым Солженицын разом выгородил себе место на довольно густонаселенной площадке «лейтенантской прозы». Точное, деловитое, едва не поминутное описание работы батареи звуковой разведки, которой командовал Солженицын, удостоенный нескольких боевых наград. Невозможно удержаться от восторга перед мастерством, с которым описано напряжение между хаосом бомбежек и артобстрела и точностью математической работы, переводящей акустические измерения в координаты цели для контрбатарейного удара.

«Адлиг Швенкиттен» — военная повесть, посвященная одному из самых драматических военных приключений Солженицына, когда выдвинувшиеся далеко вперед звуковые разведчики и передовые части оказались в Восточной Пруссии под ударом масс отступающих немцев. Солженицын описывает и собственный подвиг по спасению оборудования, за которой он получил бы орден, если бы не арест и беспечность штабистов, загулявших в прусском замке и прозевавших немецкий прорыв, и отвагу артиллеристов, сумевших остановить немецкие танки. Объективно это одно из лучших произведений о войне в нашей литературе.

«Угодило зернышко промеж двух жерновов» — очерки изгнания, продолжающие автобиографическую тему теленка. Книга настолько взрывоопасная, что она до сих пор не увидела отдельного издания, есть только публикации в журнале «Новый мир». Это не только впечатления от европейской и американской жизни, но и прежде всего рассказ о постоянной и напряженной борьбе с западной и эмигрантской русофобией. Оказавшись за границей, Солженицын открывает для себя, что русофобия бывает не только коммунистической, но и либеральной, и погружается в борьбу с нею. Книга пленяет мощной и искренней заботой о русском национальном достоинстве и в полной мере раскрывает Солженицына-политика. Эта антирусофобская тема будет продолжена и в историко-публицистическом труде «Двести лет вместе», посвященном взаимоотношениям русских и евреев, особенно в революционную и постреволюционную эпохи.

А. Солженицын, 1999 год. Фото: www.globallookpress.com

Что уж говорить о солженицынской публицистике? О ней немало было сказано в начале статьи. Остается только перечислить основные ее шедевры: сборник «Из-под глыб», где было возрождено понятие русофобии, введено хлесткое «образованщина», начата полемика против либерального утопизма Сахарова и диссидентов. «Письмо вождям Советского Союза», в котором Солженицын предложил советскому руководству путь плавной трансформации государства — сохранение управляемости и стабильности при отказе от коммунистической идеологии и сосредоточении на внутреннем развитии вместо дружбы-вражды с Западом. «Гарвардская речь», в которой русский писатель сообщил Западу, что он не должен мнить себя единственной универсальной цивилизацией, и что эпоха безбожного гуманизма подходит к концу, разлагает сама себя (что на Западе особенно очевидно), и мы должны вступить в новую эпоху возвращения к Богу. «Чем грозит Америке плохое понимание России» и «Иметь мужество видеть», в которых была подвергнута разоблачению русофобия западной «советологии», и указано было на то, что не следует видеть коммунизм в качестве естественного продукта русской истории. Памфлеты «Наши плюралисты» и «Колеблет твой треножник», направленные против русофобии «третьей эмиграции» и диссидентщины сахаровского образца. Знаменитое послание «Как нам обустроить Россию?», в котором в условиях уже неизбежного распада СССР Солженицын призвал спасти Русский мир, соединив его в союз славянских народов, предостерегал против неосмотрительного вбухивания в демократию и рынок. И «Россия в обвале» — обличение либеральных терзателей России и своего рода политическое завещание.

Солженицын оставил нам целую вселенную. Даже две: литературную и философско-публицистическую, каждая из которых образует чувство идентичности и самосознания русского человека. Ну а тех, кому узколобость сталинского «Краткого курса» и подзаборных фальшивых агиток мешает эти вселенные оценить и принять в себя, остается только пожалеть.