"Вольные историки" потребовали у Минобра запретить историю России

Представители "Вольного исторического общества" обратились к министру образования Ольге Васильевой с критикой выставок "Моя история", находящихся в парке "Моя история" на ВДНХ и активно путешествующих по всей огромной России.

Эти выставки стали настоящим историческим событием последних лет, феноменом массового сознания, существенно повлиявшим на формирование у огромного числа граждан нашей страны цельного положительного образа нашей истории. Особенно большое значение они, благодаря своей интерактивности и понятной наглядной форме представления информации, имеют для детей. Для моих собственных детей посещение этих выставок в Манеже было огромной радостью и, сравнивая свой взгляд с их впечатлениями, я могу судить о том, какое огромное дело сделал для популяризации нашей родной истории инициатор этих выставок епископ Тихон (Шевкунов).

И вдруг — обвинения в неисторичности, требования не допускать использования этих выставок и их материалов в среднем и высшем историческом образовании, требования назначить некую "экспертизу". По сути, политический донос. Для начала рассмотрим "лицо обвинителя".

"Вольное историческое общество" — это отнюдь не сообщество вольных каменщиков, а организация российских историков, приравненных к ним журналистов, публицистов, блогеров и представителей смешанных профессий, которая взяла на себя миссию объединить представителей "прогрессивного" (в смысле западнического, либерального и не считающего для себя русофобию чем-то априори зазорным) направления в нашей исторической науке и околоисторической публицистике. В общество входят такие широко известные и всеми уважаемые специалисты-историки, как Евгений Анисимов, Павел Гнилорыбов, Игорь Данилевский, Никита Соколов, Александр Эткинд, Сергей Бунтман, Юрий Пивоваров, Виктор Шнирельман, Тамара Эйдельман и многие другие.

Объединение должно в известном смысле уравновесить официозные Российское историческое общество и РВИО. И внесённое в название слово "вольное" звучит определённой политической программой.

Такого рода организации отнюдь не безобидны. Начинаясь как сообщества экспертов, они незаметно присваивают себе внутрикорпоративную и внутриотраслевую власть "вязать и решить", от которой потом так просто не отбрешешься. Например, "Диссернет", стартовавший как "вольное сетевое сообщество" по борьбе с плагиатом, то есть кражей текста одной диссертации для текста другой, в конечном счёте организовал ожесточённую травлю министра Мединского с его докторской диссертацией. И это несмотря на то, что никакого плагиата в данной работе обнаружено не было.

"Антиплагиатчики" выдвинули против диссертанта обвинения в "антинаучности", оказавшиеся очень субъективными, и тем до смерти перепугали значительную часть исторического сообщества России, так как едва не открыли "ящик Пандоры", из которого вылетел бы шторм взаимных обвинений и контробвинений, после которых никаких исторических диссертаций в России бы и вовсе не осталось. Как бы ни относились к Мединскому и его диссертационному опусу, очевидно, что если некое "вольное сообщество" присваивает себе право определять критерии научности, то добра не жди.

Очевидно, что и "Вольное историческое общество" пытается через взвинченное обращение в министерство присвоить себе аналогичную экспертную власть, которую будет использовать так же, как любое другое организованное сообщество против неорганизованной или не сопротивляющейся массы: травить чужих, продвигать и поддерживать своих, аттестовать себя и только себя как единственных истинных представителей исторической науки.

Атака на "Мою историю" — это попытка опробовать свою корпоративную власть "на кошках". Вопрос лишь в том, не оказался ли в данном случае перед атакующими скимен?

Что ж, давайте для начала проверим, какие именно обвинения выдвигают представители ВИО против выставок "Моя история".

Разумеется, к ним, как и ко всякому большому проекту к этой серии выставок, могут быть сделаны определённые упреки, и мой личный список этих упрёков, пожалуй, длиннее, чем тот, который получился у ВИО. Но это не мешает мне считать, что данный проект чрезвычайно полезен с образовательной, воспитательной и идейной точки зрения, а все его недочёты просто тонут в море полезной информации и могут быть легко устранены в техническом порядке.

Но всё-таки вот те конкретные обвинения, которые адресуются "Моей истории" со стороны ВИО, насколько согласуются с научной добросовестностью или хотя бы обычной человеческой честностью?

"Для обеления Ивана Грозного авторы выставки берут на вооружение совершенно фантастическую и абсолютно маргинальную концепцию «информационной войны» со стороны злонамеренных иноземцев, жертвой которой якобы сделался образ московского государя?"

Оставим на совести авторов обращения справедливость их утверждения, что выставка "обеляет" Ивана Грозного. Это утверждение было категорически отвергнуто епископом Тихоном.

Проверим, насколько соответствует действительности утверждение, что концепция "«информационной войны» со стороны злонамеренных иноземцев" является "совершенно фантастической и абсолютно маргинальной". В труде А. И. Филюшкина "Изобретая первую войну России и Европы. Балтийские войны второй половины XVI века глазами современников и потомков" (СПб.: "Дмитрий Буланин", 2013) мы находим капитальное обозрение и серьёзное концептуальное осмысление формирования пропагандой Польско-Литовского государства целостного антирусского нарратива, представлявшего тем самым Речь Посполитую и других противников России в Ливонской войне как защитников цивилизации против русского варварства, предводительствуемого кровавым тираном.

"Идентичностью, которая сформировалась именно в годы Ливонской войны и под её влиянием, была идентичность России в глазах Запада как "антиевропы", средоточия всего политического и культурного негатива, изобретённого европейской культурой. Этот имидж, обретённый в XVI в., оказывает влияние на дискурсы восприятия России и сегодня. И это, возможно, и есть главное поражение русских в Ливонской войне. Её последствия в военной и политической сферах были не так уж катастрофичны. А вот приобретённую репутацию не удается обелить до сих пор. Такую силу убеждения и культурную инерцию имеют европейские нарративы XVI в." (с. 628).

Именно информационная война, ведшаяся в отношении России параллельно с обычной, вооружённой, и нанесла России, по мнению А. И. Филюшкина, наибольший ущерб. И в центре этой войны было именно представление Ивана IV как чудовищного тирана.

"Именно польско-германская пропаганда в виде летучих листков и других разоблачительных антирусских сочинений сыграла основополагающую роль в формировании негативного образа России в европейском сознании" (с. 414)

Автор монографии обосновывает этот тезис на многочисленных конкретных примерах.

"За 1561 г. известно несколько пропагандистских сочинений, посвящённых ливонской войне. Прежде всего, это четыре "летучих листка". Наиболее знаменит листок "Весьма отвратительное, ужасающее, неслыханное правдивое новое известие о тирании Московита". Он вышел несколькими изданиями, наиболее известна публикация нюренбергского издателя Георга Крейдлайна. На титуле изображена гравюра: лучники-московиты в характерных шапках расстреливают из луков повешенных за шеи на дереве голых ливонских женщин. При этом стрелы попадают в живот (беременных женщин?) и грудь. Под деревом валяются трупы ливонских детей с распоротыми грудью и животом. У них вырваны сердца и укреплены на той же самой ветке, на которой повесили женщин (их матерей? Число детей и казнённых женщин совпадает).

В другом издании этого же текста летучего листка изображены русские воины (в одеждах, смахивающих на турецкие), которые рубят кривыми турецкими саблями беззащитных и невинных ливонских младенцев.

Повествование в нюренбергском листке идёт от первого лица, что создаёт атмосферу доверительности и ощущение свидетельства очевидца. Нападение на Ливонию — проявление ужасной тирании Московита» (сс. 416-417).

"Место в иерархии правителей мира для Ивана Грозного было определено чётко и однозначно: тиран… Как отмечено А. Капеллером, очень показательно устойчивое использование термина тиран применительно к Ивану IV: так в европейской публицистике до того называли преимущественно турецкого султана, а также Лютера. Присвоив это имя русскому правителю, западные гуманисты синхронно перенесли на него всю семантическую нагрузку понятия тиран, сформировавшуюся ещё на античной экзегетической традиции. Поэтому им не надо было углубляться в изучение качеств и поступков московитов: заранее было известно, как держат себя тираны и каковы модели поведения их несчастных подданых…

Ивана Грозного сравнивали с античными деспотами… Один из самых обширных списков содержится у Гваньини: «Ныне тот, кто владеет Московитской державой, превосходит своей жестокостью Нерона, Калигулу, Гелиогабала, Максимина, Фаларида Агригентского или даже Бусирида или Мезенция и, наконец, всех тиранов, которые описаны и ославлены историками, а также поэтами».

Принцип рассуждений европейских авторов о политическом устройстве Московии был основан на контрасте, противопоставлении позитивного политического опыта в своей стране и негативного в России. Таково сочинение Дж. Флетчера. Таково и произведение шведа Эрика Фалька «Панегирик», в котором совершенному шведскому строю противопоставляется московская тирания" (с. 463).

"Масштабы террора Ивана IV против своих подданных иностранные авторы раздували необычайно. Так, Шлихтинг пишет, что русские "мрут сильно в 28 городах, где ежедневно гибнет 600 человек, а то и тысяча". Таубе и Крузе говорят, что в Твери было 90 000 задушено и 270 000 умерло после опричного погрома от голода, а в Новгороде от рук опричников погибло 27 000 человек. Джерио свидетельствует, что, пока он в составе польского посольства 1570 г. был в Москве, "величайший тиран" казнил 18 000 человек. Данные цифры многократно превышают реальную численность населения и совершенно нереалистичны" (с. 471).

"Высшей точкой развития дискурсов данного направления было появление планов военной интервенции в Московию, причём их авторы были уверены, что вся проблема в свержении Ивана IV и нейтрализации его ближайшего окружения, а русский народ в целом поддержит оккупационные войска…" (с. 479).

Как мы видим, концепция информационной войны против России и лично её царя является не только не "маргинальной и фантастической", напротив, исследование этой войны — актуальный "мейнстрим" исторической науки. Никто из членов совета ВИО не имеет научных работ по эпохе Ивана Грозного, сопоставимых с фундаментальными исследованиями А. И. Филюшкина или Андреаса Каппелера (Ivan Groznyj im Spiegel der ausländischen Druckschriften seiner Zeit. Ein Beitrag zur Geschichte des westlichen Rußlandbildes. Lang, Bern/Frankfurt am Main 1972), в которых антироссийская и антиивановская пропаганда в Европе изучена со всей возможной тщательностью. Из членов общества близкие темы разрабатываются М. М. Кромом и Иеронимом Гралей, однако в их работах никаких построений, свидетельствующих против концепции пропагандистской войны мне найти не удалось, напротив, в работе Иеронима Грали "Иван Михайлов Висковатый" (М.: "Радикс", 1994), нетрудно найти замечания касательно полной недостоверности одного из ведущих мистификаторов западной традиции об Иване IV — Гваньини (с. 363).

Соответственно, утверждение в обращении ВИО о мнимом "обелении" Ивана Грозного авторами выставки "Моя история" при помощи "маргинальной концепции «информационной войны»" являются антинаучными как по форме, так и по существу.

То же относится и ко второй части пассажа посвященного Ивану. "Злодейства Грозного и колоссальный ущерб, нанесённый им стране в результате установления террористического опричного режима, не только надёжно засвидетельствованы отечественными источниками, но и досконально исследованы отечественными историками".

Автор меньше чем кто-либо готов спорить с тем, что Иван IV своей террористической политикой нанёс России колоссальный ущерб, и его конкретные деяния невозможно оценить иначе чем злодейства. Того же мнения придерживается и Русская Православная Церковь, канонизировавшая жертв Ивана: святителя митрополита Филиппа Московского и преп. Корнилия Псково Печерского (напомним и о местном почитании окарикатуренной в фильме Эйзенштейна Ефросинии Старицкой). Аналогичную позицию занял и епископ Тихон: "У нас целый стенд посвящён опричнине. Малюта Скуратов, «новгородский поход», «убийство святителей Филиппа и преподобного Корнилия» — как это можно не заметить?"

В самом деле, не заметить на щите, посвящённом Ивану Грозному, картины Неврева "Опричники" об убийстве боярина Челяднина Фёдорова и надписи крупными буквами "Карательный поход на Новгород и Псков", а ниже кроваво-красным "Убийство святителя Филиппа и Корнилия Псково-Печёрского" можно было, только очень уж вольно трактуя исторические источники.

Однако утверждения, что ущерб, нанесённый опричной политикой Ивана, "надёжно засвидетельствованы отечественными источниками и досконально исследованы отечественными историками" банально методологически некорректны. Ущерб не может быть засвидетельствован источниками. Он может быть установлен на их основании, когда мы фиксируем по этим источникам убыль населения, разорение городов, падение торгового оборота, и можем обоснованно связать это именно с опричной политикой, а не, к примеру, с переселением северорусских крестьян в новозавоёванное Поволжье.

Суждения же отечественных историков об Иване IV далеки от той однозначности, которой требуют многие из его безнравственных деяний. Скорее, для российской историографической традиции характерна тенденция к оправданию царя Ивана.

"Век задавал важные вопросы, а во главе государства стоял человек, по характеру своему способный приступать немедленно к их решению" (С. М. Соловьев). "Гнусными проявлениями жестокости и цинизма не исчерпывалась духовная жизнь и деятельность Грозного в эти мрачные годы. До самой смерти он хранил в себе добрые уроки времён избранной рады, её метод широкой постановки очередных тем управления и способность систематического выполнения их на деле. Как ни судить о личном поведении Грозного, он останется как государственный деятель и политик крупной величиной» (С. Ф. Платонов). "Страстный, увлекающийся, Иван Грозный упорно шёл к намеченной цели: ломая на своём пути все преграды, беспощадно расправляясь со всеми противодействовавшими ему, он создавал политическую силу, которая позволила русскому народу преодолеть грозившую ему извне опасность и выйти на широкое историческое поприще" (С. В. Бахрушин).

Даже для оценки историков, склоняющихся к отрицательной оценке Ивана Грозного и его политики, характерна нюансировка этой оценки, противопоставление благих намерений яркой личности и катастрофических результатов жестокого своеволия. "Это был проницательный политик, по-своему понимавший сложные внешне- и внутриполитические задачи России... Его, пожалуй, можно сравнить с неумелым лоцманом, знающим место назначения корабля, но упорно сажающим его то на мель, то на незаметный риф... Иван IV был сыном блистательного, но жестокого века, когда бурное развитие гуманистических теорий совпало с истреблением тысяч инакомыслящих во время религиозных войн и с деспотическим правлением взбалмошных монархов... Полубезумный шведский король Эрик XIV запятнал себя не меньшим количеством убийств, чем Грозный. Французский король Карл IX участвовал в беспощадной резне протестантов в Варфоломеевскую ночь 24 августа 1572 г. Европейские монархи XVI столетия, эпохи формирующегося абсолютизма, не уступали друг другу в жестокости. Грозный отличался от них лишь тем, что стал вдобавок ко всему сыноубийцей" (А. А. Зимин).

Несомненно, позиция таких однозначно отрицательно оценивших личность и плоды деятельности Ивана Грозного историков, как В. О. Ключевский, М. К. Любавский, С. Б. Веселовский, Д. М. Володихин должна быть учтена, и во многом с нею трудно не согласиться. Но и эта оценка, как правило, не имеет ничего общего с русофобским мифом европейской историографии об Ivan Terrible, а во-вторых, не содержит в себе переноса оценки личности царя Ивана на его эпоху, одну из величайших в русской истории, эпоху ратного, трудового, умственного и нравственного подвига русского народа, выражавшегося, в том числе, и в противостоянии и в перенесении жестокостей этого государя. Между тем задача выставки, в чём убедился каждый, кто на ней был, состояла в том, чтобы дать посетителям портрет эпохи, а не отдельного царя.

Однако авторы обращения ОВИ продолжают свои обвинения. "Демонстрация Аркаима как памятника «протоцивилизации» и фактически единственного памятника дославянского времени на территории России — согласятся ли с этим профессионалы-археологи?"

Здесь сформулировано нарочито неясно, так что не поймёшь, относится ли претензия к тому, что Аркаим демонстрируется как памятник "протоцивилизации", или же к тому, что он представлен как единственный памятник дославянского времени? Второе опровергается оговоркой самих же авторов обращения — "фактически". То есть на самом деле не один.

Что же касается определения Аркаима, одного из городищ синташтинской археологической культуры, входящих в знаменитую страну городов на Урале как памятника "протоцивилизации", то оно имеет основательную историографическую традицию. Прежде чем злоупотреблять кавычками, авторы обращения могли бы ознакомиться с исследованием Л. Р. Кызласова "Городская цивилизация срединной и северной Азии. Исторические и археологические исследования" (М.: изд. фирм. "Восточная литература" РАН, 2006), где дана всесторонняя характеристика синташтинских поселений как "первогородов".

Как бы далеки мы ни были от оккультных и ариософских спекуляций вокруг Аркаима (можно подумать, дэнбрауновщина не сопровождает всякий сколько-нибудь знаменитый памятник истории и археологии), нет никаких оснований отрицать два факта.

Во-первых, памятники Синташтинской культуры, в частности Аркаим, демонстрируют столь высокий уровень культурного развития — производящее хозяйство, металлургия, планировка поселений, — что в споре о "протоцивилизации" уместен лишь вопрос о необоснованности приставки "прото". Перед нами просто цивилизация. Археолог Е. Н. Черных отмечает следующие черты евразийских культур эпохи раннего металла: "формирование комплексной производящей экономики… многотысячекилометровых торгово-обменных связей… формируются металлургические провинции… инновации в сферах механики (колесо и колёсный транспорт); в освоении новых видов энергии (приручение лошадей и волов под упряжь, коня под верховую езду…)" ("Триада эпох" и евразийское ядро культур // Человек в культурной и природной среде. Труды Третьих антропологических чтений к 75-летию со дня рождения академика В. П. Алексеева. М.: Наука, 2007, с. 84).

Во-вторых, несомненна связь синташтинской культуры с развитием восточной ветви индоевропейской общности. "Большинство отечественных археологов и лингвистов предполагает, что памятники типа Синташта отражают сложение на постямной основе индоиранской общности" — отмечала Е. Е. Кузьмина (Арии – путь на юг. М.: "Летний сад", 2014 с. 334). Совпадения между деталями синташтинских поселений и инвентаря и описаниями материальной культуры в "Авесте" и "Ригведе" не раз поражали историков. "По воле Ахуры Йима создал тот тип поселений для «людей и скота», который назван в Авесте «вар размером бег на четыре стороны». Выстроенный из глины и земли, вар состоял из трёх концентрических кругов валов и жилищ, причём во внешнем круге было девять проходов, в среднем — шесть, во внутреннем — три… Прошло четыре тысячи лет, и археологи, работавшие на пространстве между Уралом и Иртышом, обнаружили десятки именно таких андроновских поселений XVII-XVI веков до н. э. с тремя вписанными друг в друга окружностями валов и стен… Наиболее известное из таких поселений Аркаим расположено в Челябинской области" (Кляшторный С. Г., Султанов Т. И. Государства и народы евразийских степей. Древность и средневековье. СПб.: "Петербургское востоковедение", 2004, с. 27).

Как видим, интерес создателей выставки к Аркаиму столь же оправдан, как оправдан, к примеру, усиленный интерес к шлимановской Трое, несмотря на существование множества синхронных с нею и в чём-то культурно схожих памятников. Нечасто обнаруживаешь столь удивительное совпадение археологических данных и древних письменных текстов. И этот интерес, как видим, не имеет ничего общего с нацистским интересам к "арийцам" (тем более, что никакого отношения к Синташте и вообще к древним ариям древние германцы не имели, так как разделение западных и восточных индоевропейских массивов произошло ранее). Просто некоторые члены ВИО слишком перетрудились над разоблачением "Арийского мифа", так что, наверное, они выищут злокозненный фашизм даже в названии группы "Ария".

"Обвинение в адрес декабристов, якобы сотрудничавших с иностранными разведками, подкреплено ли документально? Находит ли подтверждение во всём корпусе сохранившихся источников?" — говорится в письме Вольного исторического общества.

И снова мы находим слишком вольную даже для "вольного общества" трактовку источников, так как совершенно справедливо заметили устроители выставки "никогда даже упоминания об иностранных разведках в материалах, связанных с декабристами, в экспозиции не было".

Возможно, авторы обращения в своём разоблачительном рвении просто перепутали создателей выставки с какими-то другими, у которых нет-нет, да и проскользнёт подозрение декабристов в связях с британской разведкой, на весьма шатких, впрочем, основаниях типа воспоминаний Бернгарда Васильевича Струве — чиновника особых поручений при графе Н. Н. Муравьёве-Амурском.

"В Иркутске мы застали англичанина Гиля, который в качестве туриста проживал там несколько месяцев и успел втереться во все слои общества. Вращался он как свой человек в среде чиновников, был вхож во все купеческие дома, встречался постоянно с ссыльным польским элементом, составлявшим довольно значительный контингент, целые дни и вечера проводил в домах Волконских и Трубецких, где, как я уже упомянул, собиралась la fine fleure здешнего общества. И всё это с таким кажущимся простодушием, как будто он путешествует только для себя и никаких других целей не преследует. Англичане всюду проникнут, всё выследят, всё узнают для достижения весьма определённо созданных и настойчиво преследуемых целей" (Струве, Бернгард Васильевич. Воспоминания о Сибири : 1848-1854 гг. / Б. В. Струве. — Санкт-Петербург : Типография Товарищества "Общественная польза", 1889 с. 32).

Этот рассказ Струве не даёт, конечно, никаких оснований возводить напраслину на Волконских и Трубецких, сам Струве указывает, что объектом интереса англичанина были не они сами, а их салоны, про самих же декабристов Н. Н. Муравьёв писал Государю в Петербург, что он убеждён в том, что так называемые декабристы, "искупив заблуждения своей юности тяжелой карою принадлежат к числу лучших подданных Русского Царя" (с. 27). Этот пассаж Муравьёва, в отличие от истории Струве про Гиля, современными публицистами, обвиняющими декабристов во всех смертных грехах, не цитируется. Но вот парадокс: в своём манипулятивном цитировании и безосновательном утверждении того, чего на выставке не говорилось, авторы обращения ВИО уподобились не декабристам, а как раз их современным клеветникам.

"Картошка действительно ли распространилась в России при Екатерине II?" — риторически вопрошают авторы обращения и вновь либо вводят читателя в заблуждение, либо играют словами.

Систематические усилия по распространению в России карофеля начала именно Екатерина II. В 1765 году по её повелению Сенат разослал по империи составленное ещё в 1758 году Академией Наук "Наставление о разведении земляных яблок, потетес именуемых" вместе с самими картофелинами для внедрения в хозяйственный быт. К концу XVIII века картофель широко распространился в хозяйствах многочисленных в России немецких колонистов, водворением которых занималась именно Екатерина. Свойства картофеля исследовали русские агрономы, в частности знаменитый А. Т. Болотов, написавший в 1770 г. статью "Примечания о картофеле". Усилиями новгородского губернатора Я. И. Сиверса картофель широко распространился в Новгородской губернии, то есть именно в той климатической зоне, в которой его разведение было совершенно оправданным. Таким образом, начало распространения картофеля в России и в самом деле заслуга Екатерины II и содействовавшего ей Вольного экономического общества (намного менее вольного в обращении с фактами, нежели "Вольное историческое").

Николаю I принадлежит в данном случае лишь более чем сомнительная заслуга насильственного насаждения культуры картофеля полицейскими методами прежде всего среди государственных крестьян, что вызывало отторжение и у крестьян, привычных к родным для России репе и редьке и не желавшим ради картофеля отказываться от посевов хлеба — ржи, — и у возмущенных дворян-славянофилов. В своём энтузиазме правительство стремилось распространить культуру картофеля в Астраханской и Таврической губерниях, то есть там, где засушливый температурный режим создавал для этого непреодолимые в середине XIX века трудности. Что при таких условиях, во многих местах, дело дошло до картофельных бунтов, не вызывает ни малейшего удивления. Никакого качественного скачка в распространении картофеля по сравнению с Екатериной II царствование Николая I не произвело. Даже к началу ХХ века картофель занимал всего 4% посевных площадей в России (по сравнению с 17% в Германии). По настоящему повысили спрос на этот продукт лишь индустриализация и урбанизация — повышенным спросом дешёвый и сытный картофель, позволявший сварить горячие блюда, пользовался у промышленных рабочих.

Итак, из названных "Вольным историческим обществом" "ляпов" все 100% являются ляпами… самих авторов обращения ВИО. Впечатляющий результат, достойный пера великого историка Акунина с его "богом дождя Дажьбогом". Даже удивительно, что работавшие над созданием выставки авторы, оперировавшие тысячами фактов, имён, цитат, допустили настолько мало ошибок, что их "разоблачители" не сумели привести ни одной. Очевидно их внимание было занято чем-то другим. И они, в общем, сами не скрывают, чем именно.

«В блоке о разделе Польши — ни слова об обстоятельствах появления «черты постоянной еврейской оседлости» как результате этого раздела. Почему борьбе с «ересью жидовствующих» уделяется большое внимание при том, что разногласия внутри самой Церкви (нет ни слова о борьбе иосифлян с нестяжателями) всячески затушёвываются?"

Честно говоря, не очень понятно, о каких обстоятельствах "появления черты постоянной еврейской осёдлости" хотят рассказа на выставке авторы обращения ВИО. В результате разделов Польши в составе России появились территории со значительным еврейским населением. На это население были распространены обычные для любого другого правила тогдашней Российской Империи сурово ограничивавшие движение населения. При Александре I, сильно позднее раздела Польши, правительство озаботилось "устройством" еврейского населения, для чего и был принято "Положение об устройстве евреев".

Сущностью этого положения было стремление не допустить среди евреев "праздность" (то есть попрошайничество, ростовщичество, корчмарство) и наивная просвещенческая надежда на ассимиляцию этого этноса, а потому "Положением" разрешённое для евреев место жительства расширялось по сравнению с первоначальной территорией их проживания. Правительство мечтало поселить Евреев в Новороссии, чтобы превратить их в хлебопашцев. И по тем же причинам запрещала им поселение в крупных горадах, опасаясь "праздности". Но оно же в конечном счёте запретило евреям земледельцам нанимать христиан, опасаясь распространения иудаизма, поэтому план аграризации еврейства не удался.

Жёсткое ограничение поселения и перемещения евреев относится лишь к "Положению о евреях" 1835 года, которое и вводит понятие "черты означенной для постоянного жительства". Не странновато ли будет в рассказе о царствовании Екатерины II поминать указы середины правления Николая I? Получается та же история, что и с картошкой — "вольные историки" скатываются в чудовищный анахронизм. Они опять попутали евреев и картофель, а Екатерину — с её внуком.

Еще более абсурдны претензии авторов обращения ВИО к тому, что на выставке уделяется большое внимание борьбе с "ересью жидовствующих" и "ни слова о борьбе иосифлян с нестяжателями". У меня при знакомстве с выставкой никакого впечатления чрезмерного внимания к новгородской ереси не создалось, оно вполне пропорционально тому политическому и культурному значению, которое имела эта борьба. Еретики, как считают современные исследователи, оказывали значительное влияние на правительство через дьяка Феодора Курицына и придворную партию Елены Волошанки, в борьбе с ними Геннадий Новгородский инициировал первый в истории полный славянский перевод Ветхого Завета, развилась церковная и публицистическая доктрина Иосифа Волоцкого. То есть требовать меньшего внимания к борьбе с этой ересью так же странно, как требования к историку западного средневековья ничего не говорить об альбигойцах или гуситских войнах, сосредоточившись исключительно на прениях между сторонниками верховенства императора или папы или на споре номиналистов и реалистов.

Апелляция к "борьбе иосифлян с нестяжателями" и вовсе абсурдна, поскольку в современной историографии достаточно выяснен вопрос о мифичности этой борьбы, по крайней мере, в том виде, в котором миф о ней оформился в дореволюционной и советской историографии. Ставшее уже классическим исследование А. И. Плигузова "Полемика в русской церкви первой трети XVI столетия" (М.: "Индрик", 2002) если и не поставило точку в истории мифа о "борьбе иосифлян и нестяжателей", то сформулировало вопрос так, что незамутненный пересказ концепций XIX столетий для серьёзных историков, вольных или невольных, попросту невозможен.

Все памятники, приписывающие преп. Нилу Сорскому выступления за отказ от церковных имуществ, восходят к середине XVI века, являясь, по всей видимости, приписыванием знаменитому аскету гораздо более поздней позиции сторонника отказа монашества от землевладения князя-инока Вассиана Патрикеева. Взгляды Вассиана были во многом неортодоксальны и гораздо ближе соприкасаются с реальной проблемой новгородской ереси, нежели с мнимым "нестяжательством". Дело доходило до прямой фальсификации с его участием переводов древнецерковных канонов. Нил же Сорский был сторонником определенного направления монашеской аскезы — идиоритмии, а приписывание ему планов государственно-церковных преобразований — явный абсурд. Равно как и трактат Иосифа Волоцкого "в защиту церковных имуществ" является вырванными из контекста цитатами из его посланий к удельным владетелям о недопустимости захвата ими переданных Церкви земель и имуществ. Мифом являются и секуляризационные планы Ивана III, и даже секуляризационные идеи самого Вассиана — он отнюдь не был сторонником передачи церковных земель государству.

Наконец, совсем невежественно и непристойно выглядят обвинения к организатором выставки "Моя история" в подделке цитат: "Ошибки и даже просто измышления небрежных интернет-публицистов представляются как подлинные слова Ивана Аксакова".

Стыдно, товарищи! Имея в рядах совета своего общества виднейшего специалиста по творчеству И. С. Аксакова А. А. Теслю, они даже не сподобились ли проверить, действительно ли некогда высмеянные журналистом Ильей Шипелиным слова Аксакова не принадлежали знаменитому публицисту-славянофилу, или же Шипелин попросту обычный невежда? И со всего размаха сели в лужу.

"Можно признать чуть не за безошибочное руководство к уразумению европейской политики такое правило: принимать всякий совет, всякую похвалу и хулу, расточаемые нашими иностранными соседями русскому кабинету и вообще России — в обратном смысле. Если, например, поднимается свист и гам по поводу властолюбия и завоевательной похоти России, знайте, что какая-либо западно-европейская держава готовит бессовестнейший захват чьей-либо чужой земли, — славянской или иной, но такой захват, который прямо вредит интересам нашим или дружественных нам единоплеменников. На Западе хорошо знают, что мы ничего так не боимся, как общественного мнения Европы, как обвинения в недостатки либерализма, что нас легко запугать и заставить оправдываться, "клясться и ротитися", по древнему выражению, в том, что ни в каких мы не только замыслах, но и помыслах неповинны. "А ну-ка докажи!" — требует Европа. И мы предъявляем доказательства, что в таких-то и таких-то случаях поступили даже себе, в ущерб, блага ради Европы. "Мало! Это мы уж забыли. Отступись от того, чем ты особенно дорожишь, что тебе принадлежит по праву, что ты купила своею кровью, отступись и от своих друзей". Мы и отступаемся, хоть и со слезами на глазах, да еще благодарим, что дешево отделались. Сильна уверенность Европы в нашей незлобивости, смирении и великой простоте. Конечно, простота вещь хорошая; Бог простоту любитъ... но не всякую".

(Газета "Русь" № 3 29 ноября 1880 г. сс. 6-7. Раздел "Политическое обозрение". Каждый может убедиться лично, скачав pdf подлинника газеты 
Вошло так же в 1 том "Славянский вопрос" сочинений И. С. Аксакова (М., Тип. М. Г. Волчанинова, 1886 с. 315 — переиздано СПб., изд-во "Росток", 2015)]

Очень политически актуально, кстати, звучат эти слова великого публициста. Убийственно актуально. Именно для сего дня.

"Практически все без исключения изречения «врагов России» являются псевдоцитатами: ни Отто Бисмарк, ни Билл Клинтон, ни Маргарет Тэтчер не произносили тех слов, которые им приписаны. Эти псевдоцитаты частично некритически позаимствованы из интернет-публицистики", — утверждается далее.

Не будучи знатоком цитат из Клинтона и Тэтчер, отмечу, что утверждения о недостоверности цитаты из Бисмарка авторами обращения ВОИ вновь сильно преувеличены. Подтверждения существования слов Бисмарка "Русских невозможно победить, мы убедились в этом за сотни лет. Но русским можно привить лживые ценности, и тогда они победят сами себя" мне и в самом деле не встречалось, но установить первоисточник откуда в видоизмененном виде пошла эта цитата не трудно. Речь идёт о секретной записке Бисмарка 1888 года, в которой он критиковал мнение германского генштаба о возможности превентивной войны против России.

"Конфиденциально

№ 349 Доверительно (секретно) Берлин 03.05.1888 год

…Даже самый благополучный исход войны никогда не приведёт к распаду России, которая держится на миллионах верующих русских греческой конфессии.

Эти последние, даже если они впоследствии международных договоров будут разъедены, так же быстро вновь соединятся друг с другом, как находят этот путь к друг-другу разъединённые капельки ртути.

Это неразрушимое Государство русской нации, сильно своим климатом, своими пространствами и своей неприхотливостью, как и через осознание необходимости постоянной защиты своих границ. Это Государство, даже после полного поражения, будет оставаться нашим порождением, стремящимся к реваншу противником, как это мы и имеем в случае с сегодняшней Францией на Западе. Этим было бы создана на будущее ситуация постоянной напряжённости, которую мы будем вынуждены принять на себя, если Россия примет решение напасть на нас или Австрию. Но я не готов принять на себя эту ответственность, и быть инициатором создания нами самими подобной ситуации.

Мы имеем уже неудавшийся пример "Разрушении" нации тремя сильными противниками, намного более слабой Польши. Это разрушение не удалось на протяжении целых 100 лет.

Жизнеспособность русской нации будет не меньше; мы будем, по моему мнению, иметь больший успех, если мы просто будем с ними обращаться как с существующей постоянной опасностью, против которой мы можем создать и содержать защитные барьеры. Но мы никогда не сможем устранить само существование этой опасности..

При нападении на сегодняшнюю Россию, мы только усилим её стремление к единству; выжидание же того, что Россия нападёт на нас, может привести к тому, что мы дождёмся раньше её внутреннего распада, прежде чем она нападёт на нас, и притом мы можем дождаться этого, чем меньше мы будем путём угроз, мешать ей скатываться в тупик.

    ф. Бисмарк.

(Die grosse politik der europaischen kabinette, 1871-1914. Sammlung der diplomatischen akten des Auswartigen amtes, im auftrage des Auswartigen amtes. Berlin, 1922 pp/302-303)

Сложилась парадоксальная ситуация. Обращение "Вольного исторического общества" к министру образования состоит исключительно из лживых, фактически недостоверных, историографически некомпетентных заявлений. Его авторы опровергли законы теории вероятности, не сумев показать правильно время даже дважды в сутки — каждое их утверждение является либо клеветой, либо ошибкой.

И это при том, что, разумеется, на выставке "Моя история" есть к чему придраться, например, к повторению известной ошибки (делаемой, впрочем, и "историком Акуниным" и много кем еще), приписывающей высказывание о "девушке с золотым кувшином", которая могла бы пересечь монгольскую империю от границы до границы, самому Чингисхану.

На самом деле это отправившаяся в свободное плавание цитата из сочинения историка монгольских завоеваний Джувейни, относящаяся к правлению сына Чингисхана — Чагатая: "Из страха перед его ясой и наказанием среди его приближенных царила такая строгая дисциплина, что в его царствование ни один путешественник, пока он находился неподалеку от его войска, не нуждался в охране или сопровождении ни на одном отрезке пути; и, как говорится, хоть и с преувеличением, женщина с золотым кувшином на голове могла идти одна без страха и опасения" (Джувейни. История завоевателя мира. М.: изд. дом "Магистр-Пресс", 2004. с. 187. Гл. XLI. О Чагатае.).

Но "вольным историкам" ни одной действительной ошибки найти и разоблачить так и не удалось. Вместо этого они торопливо составили невежественный и агрессивный документ. Цитаты из которого звучат осуждением им самим: "Выставка «Россия — моя история» являет пример чудовищного исторического непрофессионализма"; "Недопустимо опираться на прямую и бесстыдную ложь, когда учишь детей или тех, кто будет им преподавать!"; "растление юных умов" и всё в том же духе.

Проявление чудовищного исторического непрофессионализма — отказывать поселениям синташтинской археологической культуры в статусе протоцивилизации, не знать историю картофеля в России или не иметь представления об источнике известной цитаты Ивана Аксакова. В эпоху интернета, когда провести большую часть расследований занимает 15-20 поисковых минут это даже не профессиональный, а банальный пользвательский непрофессионализм.

Растление юных умов — отрицать существование "летучих листков" и других клеветнических сочинений эпохи Ливонской войны и сознательного клеветнического искажения в них образа русского царя или повторять навязший в зубах миф о "борьбе иосифлян и нестяжателей".

Прямая и бесстыдная ложь — это приписывать создателям выставки "Моя история" суждения, которых у них нет, — о шпионаже декабристов, или игнорировать то, что у них есть, — открытый рассказ о преступлениях Ивана Грозного.

И остаётся один лишь вопрос: кому и зачем срочно понадобилось слабать непрофессиональную истеричную агитку-донос в Минобраз с открытой клеветой на "Мою историю" и лично помянутого в этом доносе владыку Тихона (Шевкунова)? И тут сразу на ум приходит и беспомощный, зато пыжящийся разоблачениями фильм "Дождя" об этом архиерее, и нелепая истерика, связанная с его указанием на необходимость исследования всех аспектов цареубийства, включая и его возможный ритуальный характер.

Тут, кстати, ВИО тоже отличилось целым трактатом, направленным опять же почему-то лично против владыки Тихона.

"Заявление Вольного исторического общества по поводу воскрешения «кровавого навета» начинается с цитаты из высказывания старшего следователя по особо важным делам СК РФ Марины Молодцовой «Следствием планируется назначение психолого-исторической судебной экспертизы для разрешения вопроса, связанного, в том числе, и с возможным ритуальным характером убийства царской семьи". Но при этом фото к заявлению пришпилено почему-то епископа Тихона.

Текст "Заявления" написан в том же размашисто-истеричном стиле, что и "Обращение" в минобраз, что выдаёт одну и ту же руку. "Есть вопросы бессмысленные, показывающие отсутствие элементарных знаний на уровне средней школы". И далее — "Обвинения евреев в совершении ритуальных убийств христиан принято называть кровавым наветом или легендой о ритуальном убийстве". Нигде, ни одним словом представитель СК не упомянула евреев, однако "Заявление" переводит стрелки именно на них и без особого труда доказывает, что уже в начале ХХ века православное духовенство в большинстве своем отрицало "кровавый навет", что и проявилось во время процесса Бейлиса.

А вот дальше "вольные историки" показали себя банальными и довольно циничными апологетами большевизма, лишь рядящимися в талит друзей еврейского народа.

"Епископ Тихон попытался сослаться на некий "неантисемитский" вариант мифа о "ритуальном убийстве царской семьи". Суть его заключается в том, что большевики убили свергнутого царя и членов его семьи, потому что рассматривали их в качестве необходимых жертв на алтарь "мировой революции". Но за такой интерпретацией нет ничего, кроме пустых домыслов.

Лидеры большевизма и исполнители их приказов были, несомненно, убийцами, но эти убийства были продиктованы исключительно целесообразностью, которую сами идеологи, творцы и практики красного террора называли "революционной" и "социалистической". Они не совершали ритуальных жертв, а устраняли тех, кого считали в тот или в другой момент "лишними", не вписывающимися в проект переустройства мира, либо «вредными» для реализации проекта. Бывшие император, императрица и наследник были убиты в 1918 г. как потенциальное "знамя" в руках антибольшевистского движения. Другие члены семьи и слуги были уничтожены "заодно", как свидетели злодеяния. Во всем этом не было никакой религиозной или культовой символики".

Вся эта попытка свести большевизм к чисто рациональному компоненту и отрицать существование проблематики ритуальных убийств вне "кровавого навета" особенно смешна с учётом того, что членом совета ВОИ состоит Александр Эткинд, автор знаменитого исследования "Хлыст", в котором рассмотрена и тема обвинений в ритуальных убийствах секты хлыстов, причем ритуальный характер убийства относится Эткиндом и к убийству Распутина, по крайней мере в интерпретации о. Сергия Булгакова.

"Убийство Распутина внесло недостававший элемент какой-то связи крови между сторонниками революции", — писал Булгаков. Под пером философа оживает мифологема ритуального убийства, сыгравшая свою роль в идейной борьбе вокруг революции. Начиная с дела Нечаева и кончая делом Бейлиса, сторонники и противники революции пророчили: именно таким убийством она начнется. Ритуальные убийства вменялись в вину и русскому сектантству начиная с первых судебных следствий над русскими хлыстами (впервые в Москве в 1745). Теперь история дискурса делает очередной виток: сектант оказывается не убийцей, а жертвой кровавого ритуала; не субъектом, а объектом первого убийства".

(Эткинд А. Хлыст (Секты, литература и революция). М.: Новое литературное обозрение, 1998. с. 617)

Эткиндом весьма глубоко раскрыта тема превращения в царя, становления самому царем, центральная для русского сектантства, и прямо увязывает эти сектантские мотивы с революционными.

"Под взглядом писателя история питерских хлыстов воплощает русскую революцию, которая видна в ней, как в капле воды".

"Помню, […] заинтересовались мы одной сектой "Начало века", отколовшейся от хлыстовства. […] Христом-царем этой секты был известный сектантский провокатор, мошенник, великий пьяница и блудник. […] Пьяный он по телефону вызывал к себе их жен для удовлетворения своей похоти. И было им это бремя сладко, потому что им всем хотелось жертвовать и страдать без конца.

Так и весь народ наш русский сладко нес свою жертву и не спрашивал, какой у нас царь […]

Мир отражается иногда в капле воды. Когда свергли не хлыстовского, а общего царя, хотелось думать, что народ русский довольно терпел и царь отскочил, треснул […] так и Щетинин отскочил, когда для секты "Начало века" наступило летнее время их жизни".

Сходство было не только типологическим. Эти сектанты были связаны с некоторыми лидерами революции, и серьезность их отношений нам, вслед за Пришвиным, еще предстоит расследовать. В 1910 году Пришвин стал свидетелем беседы между уже победившим сектантом и еще не победившим сектоведом.

"Прихожу на Херсонскую к Бонч-Бруевичу. Там Легкобытов. Опять религиозные разговоры. — Суть не в изменении моего характера, а в отношении друг к другу, — говорит Легкобытов, — […] не один, а семья, одно живое целое, […] а самое главное в семье: равенство. Нужно привести человека в совершенную простоту и дать ему простое назначение". (с. 482)

Тема сектоведческих интересов и связей одного из видных большевистских лидеров — В.Д. Бонч-Бруевича так же раскрыта Эткиндом весьма подробно (сс. 631-674). Глубокая связь между цареубийством в Екатеринбурге и возможными сектантскими мотивами: "Убить царя и через то самому стать царём", более чем вероятна, если не сказать очевидна.

Сочинителям "Заявлений" ВОИ хорошо бы хотя бы немного знакомиться с работами членов собственного совета, чтобы не делать невежественно голословных заявлений. Однако, поскольку это заявление, как и обращение-донос в Минобраз, не преследуют, очевидно, никакой иной цели, кроме как цель личных и аппаратных нападок на епископа Тихона, то их сочинители не особенно и заботились об их достоверности или, хотя бы, убедительности. Главное — шмальнуть клеветой, а там что-нибудь да останется.

Что ж, "вольное историческое просвещение" в современной России явно не задалось. Вместо защиты свободного исторического знания и просвещения получилось политизированное крикливое невежество, подчинённое не то что чьим-то местечковым, а прямо-таки чьим-то местническим интересам. После такого профессионального провала и бесстыдства "Вольному историческому обществу" остаётся лишь самораспуститься.