Кино с Холмогоровым: "Нелюбовь" Звягинцева к слезинке ребенка

Фильм Андрея Звягинцева «Нелюбовь» не стал заметным событием в истории нашего общественного сознания. К счастью для этого сознания. В этом смысле его судьба разительно отличается от «Левиафана», который, независимо от оценки фильма, спровоцировал всплеск интереса к Териберке, возникновение там фестиваля, незаурядный, по меркам Заполярья, туристический бум.

Не получив «Золотой пальмовой ветви» в Каннах «Нелюбовь» отправилась в зону полузабвения – уважительного у либеральной части общества, резко брезгливого – у консервативной. И вот, включение фильма Звягинцева в список основных претендентов на «Оскар» вызвало новую волну интереса. Наши ленты получали награду американской киноакадемии в категории «Лучший фильм на иностранном языке» не слишком часто, но это были эпохальные работы – «Война и мир» Сергея Бондарчука, «Дерсу Узала» Акиры Куросавы (великий режиссер - японец, но производство, актеры, материал, язык, – всё русское), «Москва слезам не верит» Владимира Меньшова, «Утомленные солнцем» Никиты Михалкова.

Попасть в этот узкий круг – всё равно, что получить Нобелевскую премию. Последняя, впрочем, после вручения Светлане Алексиевич, превратилась в позорную политическую дешевку, ну а уж «Оскар», в этом смысле никогда и не был столь высокого полета. Премии самим американским лентам раздаются в последние годы под изрядным диктатом политкорректной общественности, а в категории иностранных фильмов царят унылые однодневки с правильным политическим смыслом,  - два года подряд выдавали премии за фильмы про Холокост, а потом поощряли Иран за ядерную сделку.

С другой стороны, именно эта политическая ангажированность может пойти «Нелюбви» на пользу, если фильм будет прочитан как политическое обличение путинизма, русского патриотизма, православия и «российской антиукраинской пропаганды». Такое прочтение, конечно, совершенно верно. Особенно оно будет актуально на фоне Олимпиады, в ходе которой международные чиновники с улюлюканием содрали с российских спортсменов ту самую «патриотичную» спортивную форму от «Боско», в которую Звягинцев обрядил в конце фильма свою «мать-ехидну», дабы выразить мысль, что именно такие как она моральные уроды и составляют группу поддержки Путина, Крыма и «войны на Украине».

Другое дело, что американскими кинокритикам и жюри может не хватить интеллекта, все эти намеки понять. Интерпретации российского кино западными критиками весьма извращенны. Так, агрессивная проповедь межпланетной толерантности, дремучая русофобия и разъяснение того, что от ПВО и ПРО – один вред в «Притяжении» Федора Бондарчука, оказались недоступны кинообозревателям лондонской «Times» и те на полном серьёзе начали обличать режиссера в путинской милитаристской пропаганде… Если Звягинцев, несмотря на все свои старания, попадет в ту же интерпретационную ловушку, - это будет довольно комично.

Никаких кинематографических оснований для того, чтобы чествовать «Нелюбовь» – не существует. Это фильм откровенно слабый, снятый с большим неуважением, если не сказать – презрением, к зрителю. Сценарий и видеоряд постоянно не согласуется между собой – очевидно, что они предназначены не для российского зрителя, живущего в том же мире, а исключительно для западного, не знающего устройства московской жизни. Живя в том же мире, что и герои, непрерывно испытываешь раздражение от лишенных всякого смысла искажений.

Режиссер Андрей Звягинцев на премьере фильма "Нелюбовь" на "Кинотавре". Фото: www.globallookpress.com

Ощущение гротесковой нереалистичности оставляют не только озлобленно-карикатурные составляющие фильма, такие как проходящая сквозь него ритуальная ненависть к православию, монастырям, иконам (икона появляется в кадре один раз – на календаре у омерзительной матери главной героини, при этом никаких признаков религиозности в офисе православного бизнесмена нет), к самому слову «Бог», иногда доходящие до анекдотических нелепостей, вроде слова «фундаменталист» из уст простоватой женщины-косметолога. Еще абсурдней выглядят попытки Звягинцева показывать гламурную бездуховность москвичей и столичный быт, тут запутывается даже хронотоп.

Супруги сообщают, что их бабушка живет «2,5 часа по киевскому направлению», их засветло немедленно отправляют к ней, они едут в темноте, приезжают в темноте, проводят на даче тещи не более часа, и… возвращаются, еще не доехав до Москвы… засветло. То есть их поездка вместо 6-7 занимает 12-14 часов. Герои живут в дизайнерских квартирах, совершенно не соответствующих ни у кого, кроме, разве, любовника-бизнесмена, ни их психологии, ни материальному положению («на нем кредиты висят» - какие кредиты? На машину? Ерунда же. На квартиру? Но если квартира в ипотеке, то её нельзя продать). Иной раз режиссер вовсе не задумывается о функционале и назначении вещей, как в случае с автоматической беговой дорожкой... на улице под снегом.

Отдельное чувство неудобства, которое дошло бы до стыда за режиссера, если бы он предварительно не вызвал к себе неприязнь, создают в «Нелюбви» попытки изобразить искусство. «Смотрите, вот это дерево на фоне неба. Вы всё это видели у Тарковского, Шепитько и Бондарчука, но я покажу вам еще раз». «Смотрите, вот тут заброшенная База. Это «Зона» из «Сталкера». Вы же давно её не видели – так вот посмотрите». «Сейчас врублю вам «Солярис». Вот любимый Тарковским «Охотники на снегу» – холмы, маленькие люди, катания на санках и коньках, в общем полный Брейгель». Охотников, правда, нет – изумительное упущение, вставленные в левый нижний угол кадра поисковики в своих оранжевых жилетах, может быть еще и с собакой, создали бы нечто действительно оригинальное. А так – увы.

В мире «Нелюбви» мальчик Алёша (случайно ли он «Алёша», а не, хотя бы, Лёша?) является источником страданий и отца, и матери. Фото: www.globallookpress.com

Вряд ли на политически озабоченное жюри «Оскара» произведут впечатление отсылки к Тарковскому. Во-первых, Андрей Арсеньевич ни разу даже не номинировался на «Оскар», он совершенно не американского формата режиссер. Во-вторых, «Тарковскому» уже дали «фильм года» два года назад за «Выжившего» Алехандро Иньяритту, причем там цитатность доходила буквально до плагиата. Но «плагиат» этот сделан несоизмеримо талантливей и точнее чем у Звягинцева, хотя бы потому, что свободен от антихристианской одержимости российского режиссера.

Другое дело, что жюри «Оскара», если его грамотно антирусски настроить, может понравиться содержание фильма, представляющего собой настоящее объявление войны самим основам русской цивилизации. Но до этого надо еще додуматься. На поверхности «Нелюбовь» – это заурядный звягинцевский фильм типа «Елены» - берутся персонажи, которых в быту мы не определили бы иначе, чем «инфернальные мрази», и представляются как типичные представители нашего современного общества. Вина этих персонажей последовательно возлагается на православие, путинское самодержавие и русскую народность.

От канонов классической русофобии Звягинцев как правило не отступает, но в «Нелюбви» они проведены очень уж натянуто и топорно. Он пытается представить своих персонажей как типичных для нашего общества, но, на деле, они никакие. В них нет ничего не то что интересного – просто цепляющего, особенного, индивидуального, пусть даже неприятного. Перед нами настоящие безликие. И именно это уничтожает всякую возможность типизации – «типичный» не означает «никакой». Типичное может быть выражено только через гротесково-индивидуальное, что отлично понимал Гоголь, чуть меньше – Чехов, но совсем не понимали представители соцреализма и Звягинцев как их продолжатель.

Если бы Звягинцев нарисовал карикатуру на общество безликих вампиров, из которых, якобы, состоит «путинское общество», проехался бы по неэффективности органов внутренних дел, противопоставив им волонтеров из «Лиза-алерт», то это было бы рядовое неудачное кино. Ведь даже толком воспеть поисковиков в «Нелюбви» не удалось – их деятельность представлена подробно, красочно, не без ошибок, но, более-менее, правдоподобно, и… абсолютно бессмысленно. Нигилистическая природа звягинцевского дара, разумеется, может отобразить только неудачную и провалившуюся поисковую операцию, что, конечно, тоже претендует на обобщенный политический символ – мол, в российском обществе что-то делают только волонтеры гражданского общества, но и их усилия бессмысленны, так как тут «всю систему менять нужно».

Женя - главная героиня "Нелюбви" после пропажи своего сына обретает долгожданный покой. Фото: www.globallookpress.com

Однако в конце фильма Звягинцеву удалось, наконец, сделать нечто выдающееся. От рядовой уныло-озлобленной социальной критики совершить впечатляющий переход, если не сказать – прыжок на тёмную сторону. Он, по сути, объявляет войну Достоевскому и всему что связано с его нравственным наследием в культурном коде русской цивилизации.

Прежде всего, он переворачивает максиму о слезинке ребенка, знаменитое «Да ведь весь мир познания не стоит тогда этих слезок ребеночка к «Боженьке». В мире «Нелюбви» мальчик Алёша (случайно ли он «Алёша», а не, хотя бы, Лёша?) является источником страданий и отца, и матери, так сказать живой проабортной агитацией – если бы не пресловутый «залет», всем бы сейчас было хорошо. Однако его исчезновение не будит их совесть, не сплачивает в общем горе, - оно, наконец, водворяет тишину и приносит им счастье. Борис, не раздеваясь, спокойно храпит на кровати у своей беременной Маши. Женя наконец-то, наслаждается покоем и богатством в обществе своего любовника, оказавшегося положительным, надежным и по своему чутким даже к её проблемам мужчиной. Обоим наконец хорошо, у обоих наконец мир, - оказалось надо всего-то совершить человеческое жертвоприношение.

Звягинцев объявляет открытую войну Достоевскому (впрочем, и Толстому с его алгоритмами существования счастливых и несчастных семей). Да, в конце он пытается ослабить чудовищность своего высказывания истериками в морге и финалом, в котором у героев и в новом браке всё не счастливо, но это уже обычное обывательское несчастье – не путать с инфернальной взаимной ненавистью Жени и Бориса. На слезинке ребенка в звягинцевской вселенной можно выстроить и мир в душе, и приятную жизнь, и даже брейгелевский пейзаж за окном.

И в свете этого совсем другое значение приобретают звучащие в конце цитаты из российских телевизионных программ времен горячей фазы донбасской войны, ежедневных обстрелов Донецка, дебальцевской операции. Как правило, критики не вслушивались в смысл того, что говорится в этих отрывках – воспринимая их как фон эпохи или как издевательство над «путинской пропагандой».

Между тем, в фильме Звягинцева звучат вполне определенные сюжеты, где рассказывается об артобстрелах городов, гибели людей, которых снаряд застал в очереди, о народе, измученном жестокостью неконвенциональной войны, которую ведет враг. По сути, речь идет о геноциде, сочувствие жертвам которого было важнейшей составляющей моральной и политической мобилизации российского общества в 2014-2015 годах. Тема детских страданий, образ «Горловской Мадонны» Кристины, является чрезвычайно важной во всех «донбасских» высказываниях, катастрофически подрывая всю проукраинскую апологетику, превращавшуюся в защиту детоубийц. Одна раздраженная либеральная дама стяжала себе тогда некоторую скоротечную известность фразой про «поорать насчет деточек».

И вот вкрапления в финал фильма Звягинцева темы террора на Донбассе внезапно включают в этом длинном, вымученном, невозможно темном фильме яркий свет софитов – сразу становится понятно, о чем он и хочет сказать. Перед нами сколь изощренная, столь и наглая апология террора и детоубийства. «У вас самих родители своей нелюбовью замучили мальчика. Эта нелюбовь – продукт всей вашей системы. Как вы смеете после этого кого-то жалеть и возмущаться детскими смертями? Вы – лицемеры!».

Икона появляется в кадре один раз – на календаре у омерзительной матери главной героини, при этом никаких признаков религиозности нет. Фото: www.globallookpress.com

По сути, перед нами неонацистский дискурс. «Какие жертвы Блокады, если у вас Сталин устроил Голодомор?», «Какие жертвы Освенцима, если у вас ГУЛАГ?», «Как вы смеете жалеть Таню Савичеву, если по указу 1935 года расстреливали детей?». Впрочем, Звягинцеву удается переплюнуть неонацистов, так как те хотя бы противопоставляют систему – системе. Он же ухитряется выстроить апологию террора украинского государства и разоблачить «пропаганду» государства российского, воспользовавшись выдуманным им частным событием из жизни разводящейся пары.

Но эта апологетика путем отрицания нашего морального права на сочувствие – еще полбеды. Хуже то, что она сочетается с отмеченным мною выше вторым планом – мол, ничего катастрофичного в детских жертвоприношениях нет, жизнь худо-бедно продолжается, человек такая скотина, что выбросив ребенка-черновик вполне может счастливо зажить дальше. Это не вполне соответствует правде жизни и совершенно не соответствует правде и смыслу искусства, как преображающей человека духовной деятельности. В случае же «Нелюбви», через телевизионную рифму, это превращается в прямую апологию и даже подстрекательство карателей: «Не обращайте внимание на лицемеров. Не смущайтесь убивать детей. Перемелется, устаканится, всё будет нормально – не вы такие, жизнь такая».

Признаться такого рода высказывание – это крутовато даже для «Оскара», где до сих пор побеждали фильмы о добре или, хотя бы, о зле, прикидывающемся добром. Если Звягинцев получит «Оскар», то приз впервые в истории получит Зло как таковое под девизом «с русскими так можно», при этом за авторством российского режиссера.

Но Достоевский, всё-таки, останется непобедим. Нам будет представлена история о том, как бесы вырвались из ада и начали снимать кино про землю, как про ад.