Назад в будущее: Загадка Чехова оказалась актуальна через 80 лет

Этой премьеры ждали. И радостно, и с опаской, и скептически. Тех, кто помнит предвоенную премьеру, практически уже не осталось в живых, но память о той "хрестоматийной" постановке пережила несколько поколений – ведь её изучали в театральных вузах, и не только в нашей стране. Опаску порождали сомнения в достаточной квалификации нынешнего руководства театра и оставшейся труппы, в контексте судебных разбирательств с уволенными артистами. Ну а скепсис был вызван самой идеей: нужно ли восстанавливать древние постановки, так сказать, "гальванизировать труп", ведь театр призван говорить с современниками на языке современности.

Надо сказать, что опасения не оправдались: квалификации хватило. Реконструкторская работа, которую возглавили народные артисты России Валентин Клементьев и Михаил Кабанов, была проведена тщательно и любовно. Были отреставрированы хранившиеся в театре исторические декорации художника сцены Владимира Дмитриева, досконально восстановлена вся сценография, режиссёрская композиция, световая, шумовая и другие партитуры спектакля. Отыскали и использовали стенограммы репетиций, эскизы и фотографии с премьеры 1940 года. Все мизансцены, актёрская пластика скрупулёзно воспроизводят режиссёрские решения Немировича. Исследовательская группа собирала в библиотеках, музеях и архивах материалы, в том числе публикации о предвоенной постановке.

Помощник художественного руководителя МХАТ им. М. Горького, народный артист России Валентин Клементьев, художественный руководитель МХАТ им. М. Горького Эдуард Бояков (слева направо) во время перерыва показа премьерной исторической реконструкции постановки спектакля «Три сестры» в МХАТ им. М. Горького. Фото: Александр Авилов / АГН "Москва"  

Один из руководителей реконструкции Валентин Клементьев сообщил: "Для молодого состава, который будет играть, это вообще такая совершенно легенда-легенда. Но это как раз вызов, который нас заставляет наиболее тщательно отнестись к этому материалу. Так что здесь отношение у всех поколений – и наших, и 40, и 30, и 15 лет назад – одинаковое, трепетное".

Единственное, от чего отошли реконструкторы, – это возраст актёров. В нынешнем спектакле было задействовано молодое поколение театра. Чуть ли не впервые (не исключая первой постановки 1901 года) сёстры обрели тот возраст, в котором вывел их писатель. В спектакле 1940 года старшую сестру Ольгу  и среднюю Машу играли 42-летние актрисы Клавдия Еланская и Алла Тарасова, младшую же Ирину – Ангелина Степанова, которой тоже уже перевалило за 35. Ныне же Ирину играет и вовсе юная студентка 1-го курса ГИТИСа Полина Маркелова.

Многие другие участники действия также заметно моложе своих "классических" предшественников, в том числе и игравших в большинстве известных постановок советского и постсоветского времени. В этом, кажется, тоже заключался некоторый вызов: артист с большим сценическим и жизненным опытом может воплотить образ своего героя более ярко и многогранно. Но и у молодости есть своё преимущество: меньше наигранных актёрских штампов, большая "гуттаперчевость" в режиссёрских руках.

Актрисы Наталья Медведева в роли Маши и Полина Маркелова в роли Ирины во время репетиции фрагментов спектакля Московского художественного академического театра им. М. Горького «Три сестры» в Мемориальной квартире В.Немировича-Данченко. Фото: Александр Авилов / АГН "Москва"  

Самое время сказать о самом спектакле: удался ли он, решил ли те задачи, которые ставил, затевая это предприятие, худрук театра Эдуард Бояков? То есть имеет ли такая форма, как театральная реконструкция, право на воплощение, смысл, кроме "мемориального"? Ответить на это не столь просто. То есть сам спектакль, безусловно, состоялся. Не обещавшая вначале ничего хорошего "ученическая" декламация актёрами текста и скованность жёстко выверенных мизансцен к концу второго акта всё же перешла в более естественную игру, в которой уже почти не смущали статичные позы не произносящих монолог и длинные "станиславские" паузы. И аплодисментами зал стал встречать уже не только прелестно аутентичные декорации дома Прозоровых в начале актов, но и отдельные явления с яркими монологами и диалогами.

Удались и финальные объяснения, и сам знаменитый апофеоз "мы узнаем, зачем живём". Как и у Немировича, здесь был "смикширован" Чебутыкин с его снижающей жизнеутверждающий пафос "тара-ра-бумбией".

Но как всё-таки с общим выводом: стал ли нынешний спектакль- реконструкция театральным явлением, удачей?

С задачей реконструкции постановки молодые исполнители справились очень и очень неплохо. (Актеры во время перерыва показа премьерной исторической реконструкции постановки спектакля «Три сестры» в МХАТ им. М. Горького). Фото: Александр Авилов / АГН "Москва" 

А здесь – смотря с чем и в какой плоскости сравнивать. Вот была, скажем,  замечательная выверенная мхатовская постановка 1984 года Сергея Десницкого – Виктора Храмова – Нины Литовцевой – Иосифа Раевского с "золотым" актёрским  составом: Юрьева, Мирошниченко, Евстигнеев, Невинный, Киндинов. По ней ещё сняли телеверсию. Конечно, игру нынешних мхатовцев с той не сравнить – по актёрскому мастерству, непринуждённости, вкусной полноте образов. Но, с другой стороны, перед актёрами тогда ведь не стояла задача скрупулёзной реконструкции древней постановки – они были относительно свободны на сцене. А для такой задачи молодые исполнители нынешней реконструкции играют очень и очень неплохо.

Кто только не ставил "Трёх сестёр"!

Из самых известных версий, конечно, можно вспомнить трагично-напряжённую товстоноговскую постановку 1965 года в БДТ, где Машу мощно воплотила Татьяна Доронина. Была и весьма неоднозначная, в стиле водевильного гротеска постановка Анатолия Эфроса, против которой поднялась мощная волна протеста; были интересные варианты Олега Ефремова разных лет в "Современнике" и МХАТе, публицистически-"протестная" версия Юрия Любимова на Таганке с суровыми шинелями, железными койками и монологами в зал.

Своё видение мира чеховских сестёр воплощали такие мастера, как Лоуренс Оливье, Петер Штайн и Пётр Фоменко. А уж сколько "смелых" и откровенно-глумливых, абсурдных постмодернистских "интертрепаций" пришлось пережить многострадальной пьесе за  последние тридцать лет – ни в сказке сказать, ни пером описать. Начиная от раннего глума Някрошюса 1995 года, где все Прозоровы прыгают через гимнастического козла, а Вершинин и Тузенбах стоят на головах, до отмороженных персонажей Богомолова, безразлично бормочущих текст между неоновых трубок и экранов, причём Тузенбах оказывается женщиной. Дальше уже только осталась групповуха сестёр с офицерами и тайное съедение барона. И можно не сомневаться, что однажды и до этого дело дойдёт. А это, безусловно, тупик.

Постановка "Трёх сестёр" Богомолова. Фото: Ekaterina Tsvetkova / Globallookpress     

На этом фоне неочевидная затея с реконструкцией спектакля 80-летней давности предстаёт в немного другом свете. В самом деле: чтобы выйти из тупика, надо вернуться назад на несколько изгибов и поворотов дороги. Вернуться, чтобы посмотреть на некое органичное красивое сооружение, построенное на той поляне. А оживив в себе былую гармонию, пойти вперёд, чтобы попробовать на следующей поляне выстроить своё. Дворец не дворец, но хотя бы не развалюху без окон, без дверей. То есть нынешнее обращение МХАТа к 1940-м вполне можно трактовать как акцию поперёк нынешнего либерально-постмодернистского мейнстрима. Причём не политическую (ага, по сталинизму соскучились), а эстетическую и национально-культурную акцию опамятования.

Но является ли драматургическое творчество Антона Павловича некоей адекватной величиной для такой задачи, не устарели ли все эти дяди Вани, Тузенбахи и Треплевы?

Ушло ли время Чехова?

Сразу же после большевистского переворота пьесы Чехова на долгие годы пропали из театральных репертуаров. При этом не кто иной, как Немирович-Данченко в интервью "Искусству трудящихся" с радостью комментировал освобождение "из плена Чехова". А в  письме в Государственный учёный совет 1924 года соратник Станиславского предложил исключить все чеховские пьесы из репертуара Художественного театра как "неприемлемые для нашей современности". Правда, оговорившись при этом – "по крайней мере в той интерпретации, в какой эти пьесы шли в Художественном театре до сих пор".

Но ведь и правда, "классический" Чехов МХТ начала века и в 1920-е и в 1930-е годы был бы неорганичен и непонятен для публики. Одни переживали крайний подъём, другие – крайнее уныние от тектонических сдвигов послереволюционной жизни. Железная поступь пятилеток, бой с "кулаками" и "вредителями", Осоавиахим и Наркомпрос – какие уж там чеховские "тонкости"!

В 1940-м же время Антона Павловича вновь пришло. И не только в связи с круглым юбилеем. А просто буря устоялась, и жизнь в некоторых глубинных чертах начала возвращаться в старые национально-имперские колеи с её надеждами и узлами "вечных" вопросов. Многие люди, пришедшие на премьеру "Трёх сестёр", с удивлением и ожившей ностальгией смотрели на диалоги чеховских интеллигентных дворян в аутентичной генеральской усадьбе, как бы по-новому задумывались о конечности и смысле жизни. "Пройдёт время, и мы уйдём навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас". Или вот это: "И через тысячу лет человек будет так же вздыхать: "ах, тяжко жить!" – и вместе с тем точно так же, как теперь, он будет бояться и не хотеть смерти".

Некоторым и тогда перед премьерой казалось, что страдания трёх обеспеченных молодых женщин, их бесплодные порывы к лучшей жизни в мифическую Москву будут непонятны и смешны для "нового" человека. Ан нет – не только "осколки буржуазного прошлого" старые театралы , но и молодые строители коммунизма остались в восхищении от чеховской пьесы в интерпретации Немировича. Как не переставали восхищаться ею и после страшнейшей войны – пока возраст исполнителей не стал уже зашкаливать.

Спектакль-реконструкция "Трёх сестёр" во МХАТе, безусловно, удался. Фото: Александр Авилов / АГН "Москва"  

В этом, конечно, есть загадка Чехова, его магия. Если Шекспир вывел на подмостки архетипы всех человеческих страстей и сильных характеров, то Антон Павлович сумел превратить в вечные сценические образы всех двоящихся, колеблющихся, страдающих от пошлости жизни, но и мечтающих в этом страдании – саму зыбкую, тривиально-трагичную ткань повседневного бытия, неумолимого времени. А сделать он это сумел по-русски: посмеиваясь над своими героями без злости и осуждения и сострадая им без сентиментальности. Соединив сам быт с высокой поэзией и "чеховской" грустью.

Так что же – разве не актуально всё это до сих пор? Высокие устремления, заедаемые пошлостью жизни, агрессивные мещане, торжествующие в жизненном успехе над людьми, думающими и тонко чувствующими, тоска по некоей лучшей, справедливой и правдивой жизни будущего…

Конечно, общий культурный уровень даже с 1940-го, не говоря уже о 1901 годе, сильно понизился. Но разве нам стали непонятны те страсти и печали, та чеховская поэзия и абсурд? Разве для того, чтобы сделать их актуальными, нужно обязательно одевать героев в джинсы и легинсы, давать им в руки айпады, заставлять пошлить и материться? Один знакомый блогер написал недавно смешной пост: "Прочёл недавно "Дядю Ваню". Удивился, не встретив там ни одной матерной реплики – а ведь ситуация у них была напряжённая!"

Итак, спектакль-реконструкция "Трёх сестёр" во МХАТе, безусловно, удался. Не хочется выделять отдельных актёров – "диспозиция" может и поменяться. Хочется верить, что спектакль будет жить, то  есть, несмотря на "мемориальную" задачу, не станет театральным музеем, будет наполняться новыми оттенками игры. Ведь в этом и заключается школа МХАТа: не стремиться к внешним фокусам, потакающим низменным вкусам "хозяев жизни", а выражать глубинные человеческие смыслы, связывая прошлое и будущее в единую нить.