Эпитафия англосаксонскому рейху

Холодная война не была объявлена потеющим от ответственности дипломатом. О ее начале не извещал вождь, по-православному обратившись к народу со словами "Братья и сестры". И железный голос Левитана не сообщал об оставлении приграничных позиций "перед превосходящими силами врага".

О ней объявил 70 лет назад отставной британский премьер Уинстон Черчилль в американском городе Фултоне.

Так вот: это ошибка. Черчилль не объявлял холодной войны Советскому Союзу. Он сделал в своей речи заявку на англосаксонскую гегемонию в послевоенном мире. Иными словами, он постарался дать обоснование попытке построения однополярного мирового порядка.

То, что это означало на деле холодную войну, советскому народу разъяснил чуть позже его лидер Иосиф Сталин. "Господин Черчилль стоит теперь на позиции поджигателей войны", - отметил он в появившемся в газете "Правда" через 9 дней после "Фултонской речи" интервью. Отсюда и пошла традиция.

На самом деле все было сложнее

Советский лидер был, безусловно, прав. Поразительно, как точно и сразу понял он главный смысл речи Черчилля: "По сути дела, господин Черчилль и его друзья в Англии и США предъявляют нациям, не говорящим на английском языке, нечто вроде ультиматума: признайте наше господство добровольно, и тогда все будет в порядке, - в противном случае неизбежна война".

Впрочем, особой гениальности для этого и не требовалось: Сталин, безусловно, знал, что с конца 1943 года Черчилль жил в страхе перед продвижением на Запад советских войск, опасаясь за Польшу и Балканы. Он знал, что британский лидер готовился использовать массы немецких военнопленных для войны против СССР в 1945 году, что заказал своим военным разработку операции "Немыслимое", наступательный вариант которой предусматривал захват Польши в составе англо-американского союза, руками вооруженных англо-саксами немцев. Сталин знал, как Черчилль слезно уговаривалРузвельта не оставлять захваченные союзниками, но закрепленные за нашей страной Ялтинскими соглашениями территории Германии и других европейских стран. Какие надежды он возлагал на ядерное оружие...

Точно так же советский руководитель не менее четко отдавал себе отчет, что после победы в Великой Отечественной войне, после всей пролитой крови воссозданная под обличьем СССР Российская империя не может позволить себе покориться англо-американскому диктату, согласиться с гегемонией США в мире, забыть о своих геополитических интересах. И как бы ни распинался Черчилль в том, что отдает должное "доблестному русскому народу", что согласен с тем, что Россия заняла "полагающееся ей место среди руководящих наций мира", что "не верит в то, что Советская Россия хочет войны", - сама постановка вопроса неизбежно к этой войне вела. То, что она останется на уровне холодной, тогда еще никто не знал, и потому Сталин совершенно справедливо ответил на вопрос "Правды", можно ли считать, что фултонская речь наносит ущерб делу мира и безопасности, словами: "Безусловно, да. По сути дела, господин Черчилль стоит теперь на позиции поджигателей войны. И господин Черчилль здесь не одинок, - у него имеются друзья не только в Англии, но и в Соединенных Штатах Америки".

И далее - блестящее, разящее в своей беспощадной точности сравнение: "Следует отметить, что господин Черчилль и его друзья поразительно напоминают в этом отношении Гитлера и его друзей. Гитлер начал дело развязывания войны с того, что провозгласил расовую теорию, объявив, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию. Господин Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы всего мира. Немецкая расовая теория привела Гитлера и его друзей к тому выводу, что немцы как единственно полноценная нация должны господствовать над другими нациями. Английская расовая теория приводит господина Черчилля и его друзей к тому выводу, что нации, говорящие на английском языке, как единственно полноценные, должны господствовать над остальными нациями мира".

Холодная война? Может быть, но для России - безопасность!

Научный руководитель Института всеобщей истории РАН академик Александр Чубарьян считает, что холодная война не началась после речи Черчилля и что вообще она не начиналась одномоментно. Это был "процесс, который имел свою динамику", отметил он, и "противоречия между Сталиным и западными лидерами стали развиваться еще до победы союзников над Германией".

"Судя по советским архивным документам, острые разногласия стали очевидными в апреле-мае 1945 года. Тон взаимных посланий Лондона и Москвы становился все резче. Причем основным камнем преткновения была ситуация вокруг Польши", - напомнили ученые. И это происходило несмотря на то, что хотя "отношение Сталина к англичанам было весьма сложным", именно "с Черчиллем он установил высокую степень доверительности".

Впервые это было отмечено еще в отчете постоянного заместителя министра иностранных дел Александра Кэдогана, сопровождавшего Черчилля во время критически значимого для всей антигитлеровской коалиции визита в Москву в августе 1942 года. Надо понимать, что творилось тогда в степях на подступах к Сталинграду, что творилось в штабах и в Кремле и что должно было твориться в голове Сталина, как раз незадолго перед этим самолично написавшего знаменитый приказ №227 "Ни шагу назад", - чтобы представить, как он должен был принять известие английского премьера, что обещанный второй фронт открыт не будет... Впрочем, Черчилль сам вспоминал об этом так: "Сталин, откинувшись и пыхтя трубкой, полузакрыв глаза, извергал поток оскорблений. Мы достигли такой точки, перейдя которую, государственные деятели уже не могут вести переговоры".

И тем не менее, по словам Александра Кэдогана, позднее, во время, казалось, прощального банкета "два великих деятеля сумели установить контакт и поладить друг с другом". Черчиллю это стоило больной головы, но сам он с удовлетворением писал лидеру парламентской оппозиции Клементу Эттли: "Мне кажется, что я установил личные отношения, на которые так надеялся".

Итак, то, что высказал английский экс-премьер в Фултоне, было выше и личных отношений, и памяти о союзничестве во время войны. Что же?

Ответ прост: раздел послевоенного мира.

Главным мотивом для поворота в отношениях еще в годы борьбы с фашизмом явился вопрос о послевоенном устройстве Европы. Понимая решающую роль советско-германского фронта, Сталин сделал вывод, что Москва может теперь укрепить свои позиции в Восточной Европе и Германии, считает он. США и Великобритания начали активно противодействовать этому.

И вот тут у Сталина и англосаксонских лидеров были совершенно разные подходы. На что претендовал советский лидер? На то, во-первых, чтобы обезопасить свою страну от новых агрессий со стороны Европы, регулярных, как волны прибоя. Следовательно, нужно было обеспечить некое "предполье" из союзных стран. Союзных по тем временам значило - союзных и идеологически. Черчиллю было угодно воспринимать это как навязывание Советским Союзом своей доктрины - но Сталин давно уже занимался восстановлением империи, а не троцкистским "экспортом коммунизма". Для него шла речь, прежде всего, о ее безопасности. А вот что в этом стремлении было такого страшного для "атлантических империй", что они готовы были устроить войну с СССР из-за какой-то Польши? Не в том ли и дело, что цели этой войны опять-таки диктовались новообъявленным курсом на гегемонию, а для этого Россию надо было отбросить как минимум за Смоленск?

Возможно и так, однако, будем справедливы к сэру Уинстону. Когда решались эти вопросы, он уже не играл в западном оркестре первую скрипку и не понимал до конца хитрую игру своего американского визави Франклина Рузвельта. Тот же был убежден, что СССР неизбежно развалится в будущем, и не исключал, что ключевые европейские страны захотят впоследствии освободиться от плотного контроля со стороны США. Для этого было нужно отдать Сталину, во-первых, Польшу, которая окажется источником напряжения и слабым звеном "советской империи", а во-вторых, треть Германии. Но это уже для того, чтобы советские танки стояли на границах земли Гессен, и оттого оставшаяся под американским зонтиком Европа была бы ручной. И не попросила вскоре американцев, как после Первой мировой войны, удалиться…

Таким образом, речь британского политического деятеля в Фултоне 5 марта 1946 года не была "манифестом холодной войны", хоть ее так и обозвали в Москве. Но чем же она была?

Для России - безопасность, а для англосаксов? Гегемония!

Эту историческую речь, произнесенную 5 марта 1946 года бывшим - и будущим - британским премьером в городе Фултон (штат Миссури), на родине тогдашнего президента США Гарри Трумэна, испепелившего Хиросиму и Нагасаки, обычно вспоминают чаще всего по фразе: "На картину мира, столь недавно озаренную победами союзников, пала тень… От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике на континент опустился железный занавес". То есть - как речь антисоветскую, антироссийскую, антирусскую.

Кстати, сам термин "железный занавес" родился вовсе не из Фултонской речи. Нет, Черчилль расставил соответствующие акценты еще 12 мая 1945 года. Как раз в тот день он направил письмо новому президенту США Гарри Трумэну, в котором впервые употребил термин "железный занавес", который опустился над фронтом русских войск.

Значение этого программного выступления одного из высших представителей англосаксонской элиты гораздо шире, нежели изъявление жалости и сочувствия "оккупированным коммунизмом" народам. Дело даже не в "отбрасывании" советской России.

Россия была виновата уж тем, что англо-американский волк хотел кушать, а воссозданная империя стояла у него на пути. И вот почему.

Обратим для начала внимание на то, что Черчилль, сам американец по матери, обращается в своем выступлении к "родственной стране" и"соотечественникам по ту сторону океана", говорит о "братском союзе англоязычных народов", которые "особенно хорошо знают друг друга", являются"старыми друзьями" и вполне способны "работать вместе ради общей цели как друзья и партнеры". В этом - главный посыл его речи.

Задачу, стоящую перед Черчиллем, объясняет первая же значимая фраза его выступления, сказанная после произнесения традиционных, хотя и с большим смыслом, любезностей в самом его начале. Вот она: "Соединенные Штаты находятся в настоящее время на вершине всемирной мощи". Британский политик отметил - ради сохранения престижа своей страны, - что выступает как "частное лицо" (проигравший выборы 1945 года Черчилль являлся в тот момент лидером оппозиции) и что у него "нет ни официального поручения, ни статуса для такого рода выступления". Он подчеркнул, что Америка "вместе со своим превосходством в силе… приняла на себя и неимоверную ответственность перед будущим", и поэтому, добавил многозначительно он, вполне уместно беспокойство американцев о том, что они могут оказаться "не на уровне того", чего от них ожидают.

Куда клонит любитель армянского коньяка и кубинских сигар? Он предлагает американцам взять Британию с ее Содружеством Наций в долю в качестве, естественно, младшего партнера в грядущей англосаксонской глобальной гегемонии. Англия в тот момент была разорена войной и ослаблена, находилась на грани потери своей империи и на большее рассчитывать, естественно, не могла. Как в политической сфере, путем превращения ООН в орудие англосаксонского господства, так и в военной - через создание под совместным контролем в рамках Всемирной организации "международных вооруженных сил" и двустороннего сотрудничества в этой области. Прежде всего, в виде американской военной мощи и британских баз в колониальных владениях по всему миру. Это, как и обширный имперский опыт, нужно американцам для того, считает Черчилль, чтобы "обладать достаточно разительным превосходством, чтобы иметь эффективные устрашающие средства против его применения или угрозы такого применения другими странами". А еще - как же современно это звучит! - британский политик, благоразумно не вдаваясь в подробности, предложил подумать о "создании условий для свободы и демократии во всех странах".

"Если население Британского Содружества и Соединенных Штатов будет действовать совместно, при всем том, что такое сотрудничество означает в воздухе, на море, в науке и экономике, то, - убеждал своих американских слушателей Черчилль, - будет исключен тот неспокойный, неустойчивый баланс сил, который искушал бы на амбиции и авантюризм".  Он пугает янки тем, что если "западные демократии"… "будут разъединены или не смогут исполнить свой долг и если они упустят эти решающие годы (пока у СССР не появилось ядерное оружие - прим. +Царьград+), тогда и в самом деле нас постигнет катастрофа".

Черчилль объясняет, почему он делает такой вывод: "Из того, что я наблюдал в поведении наших русских друзей и союзников во время войны, я вынес убеждение, что они ничего не почитают так, как силу, и ни к чему не питают меньше уважения, чем к военной слабости. По этой причине старая доктрина равновесия сил теперь непригодна".

Таким образом, Черчилль предлагал, "опираясь на всю мощь англосаксонского мира и всех тех, кто с ним связан", объединить "все моральные и материальные силы Британии" и США в "братском союзе", что откроет "широкие пути в будущее - не только для нас, но и для всех, не только на наше время, но и на век вперед". Этой ключевой фразой и завершается Фултонская речь Черчилля, провозгласившего, таким образом, находясь в США, "Американский век". Век, в котором британцы, пожертвовав своей и без того обреченной на слом, переставшей быть вампиром империей, останутся по-прежнему наверху. Но с нюансом: переложив на своих менее искушенных американских "друзей" основные издержки по поддержанию "англоговорящими странами" (любимое выражение Черчилля) мирового господства.

Человек, так часто употреблявший термин "мораль", сам в его применении близко знавшими его людьми замечен и не был. Университетскую кличкаСкаг, в переводе самоуверенный, ленивый, надменный молодой политик, после предательства поднявших его в верха консерваторов, сменил наБленхеймскую Крысу, чтобы в зрелые годы заслуженно поменять и ее на прозвище, данное Сталиным, - "наш Подлый Друг". Впрочем, подлость и вероломство - традиционные инструменты из арсенала англосаксов, чему они оставили избыточные свидетельства на протяжении трехвекового доминирования в мире, ныне подходящего к своему естественному концу. 

Глобальный англосаксонский рейх так и не состоялся, но и в своей ублюдочной, умирающей версии он все еще представляет опасность. Человечество уже провожает его в окончательное небытие, и, тут старый Бульдог прав, первая горсть земли без лицемерного сожаления будет брошена в могилу русской рукой.