Уж мы их давили, давили: На какие кнопки на самом деле жмут депутаты Госдумы

Ну и – одновременно – происходит то, что СМИ потом называют: "В Государственной Думе запрещают мультиварку" (это значит, что депутат от "Хорошей партии наших" Авангард Судьбоносов в беседе с парламентской корреспонденткой в кулуарах буфета сказал, что он завтра (ик!) подаст законопроект о защите кухонных традиций и (ик!) запрете мультиварки. В частности, председатель комитета ГД по гражданскому обществу Сергей Гаврилов обратился в Генпрокуратуру, чтобы покарать телесериал "Зулейха открывает глаза" за оскорбление чувств верующих. А его заместитель по комитету Виталий Милонов потребовал попросту запретить телепоказ и сравнил Чулпан Хаматову с Ганнибалом Лектером.

Всемогущая власть, которой нет

Ничего удивительного: у российского парламентаризма всегда была диковинная судьба. В основе его две функции. Первая – Совет: обдумывание и обсуждение совместных решений (Боярская дума, Избранная Рада, Верховный Тайный Совет).

Вторая – Собрание: от общего сбора всех крестьян или мещан (сельский сход, вече) до съезда посланцев (депутатов) со всех концов земли (Земский собор). Воля, кодифицируемая в законах, и представительство народных интересов и чаяний.

После революции 1917 года, этого апофеоза идеологии парламентаризма ("Вся власть Учредительному собранию!"), и после разгона этого самого Учредительного собрания (под лозунгом "Вся власть – Советам!") отечественный парламентаризм достиг абсолютной символической победы: впервые в истории самоназвание органов народного представительства – Советы – стало не только характеристикой власти (советской власти), но и (непереводимым – Soviet) топонимом и этнонимом (Советский Союз, советский народ, советские люди), вытеснившим русскую (российскую) идентичность. Ну разве что слова "Россия" и "Советский Союз" (а не РСФСР) были синонимами.

А постсоветский – наш сегодняшний – парламентаризм прошёл извилистый путь от буйной оппозиционной вольницы середины 90-х до законоизготовительной фабрики силы, которую недобросовестные оппоненты язвительно (и чаще не по делу) обзывают, скажем так, разволновавшимся печатающим устройством.

После революции 1917 года лозунг "Вся власть – Советам!" стал символом новой власти. Фото: Сергей Ведяшкин / АГН "Москва"   

В чём специфика парламентаризма именно русского? Наверное, в том, что первый русский законодательный орган, Государственная Дума, как и её исторические предшественники, был неразрывно сцеплен с институтом самодержавия. И впоследствии – несмотря на все конституционные новации – власть в СССР и в Российской Федерации осталась в каком-то смысле самодержавной, точнее – консолидированной. И формат представительства народных интересов в этом смысле всегда оставался и остаётся форматом более или менее эффективного контроля за властью как таковой (а не исполнительной или судебной), за единым политико-бюрократическим организмом, за властной вертикалью, какой бы она ни была – самодержавной, номенклатурной или суверенно-демократической.

Именно поэтому судьба русского парламентаризма до сих пор находится в неопределённом состоянии, в виде эдакого парламентаризма Шрёдингера: он одновременно и существует, развиваясь и возрастая на благо страны, и не существует, оставаясь фикцией и пиаровским муляжом, подрывающим российскую государственность. Ну и – как это принято в квантовой механике – может в любой момент перейти в определённое состояние и остаться в истории либо в одном, либо в другом качестве.

Будущее и Дума

18 лет "нового русского парламентаризма" прошли, как предыдущие 87, на быстрой перемотке. Всё началось с демократической "лихости" 90-х. За несколько лет общество начисто лишилось способности адекватно осознавать происходящее, трезво прогнозировать будущее, понимать информацию и делать объективные выводы. Это стало результатом утраты властью (во главе с Борисом Ельциным) способности общаться с народом честно, называть вещи своими именами. Вместо прежнего кумира – Статуи Свободы – над Россией была незримо воздвигнута Фигура Умолчания.

К 1999 году политсистема утратила управляемость. Государственная политика застопорилась. Обе стороны – и власть, и оппозиция – не видели в другой стороне ничего, кроме помехи и врага. Обе стороны претендовали на абсолютное знание – как надо.

Да, о легитимности, продуктивности и неподкупности депутатского корпуса в эпоху законопроекта о СРП и лоббистской активности Ходорковского вообще ходят легенды.

Кризис 1999 года напугал – всерьёз – всех. Проект самоспасения утопающих довелось в августе возглавить Владимиру Путину. Думские выборы 1999 года можно считать на сегодняшний день единственным случаем, когда призрачные надежды хотя бы на какое-то время остановить сползание в пропасть с помощью парламента выполнились и перевыполнились многократно. Образ "медведя" (кто в лесу хозяин?) полностью совпал с образом Путина, воспринятого как "президент последней надежды".

За 20 лет случилось многое. Меньше чем через год после убедительной и эффектной победы "Единой России" в 2003 году система власти в стране претерпела существенные изменения (говорят о "сентябрьской системе 2004 года"). Уже после парламентских выборов 2007 года можно было говорить о мобилизационном характере российского парламентаризма. Парламент – как и многие другие государственные институты – стал несущей конструкцией консолидированной системы власти. В такой системе, с учётом конкретной нашей специфики, две главные функции парламента – законотворческая и представительская – соединились в рамках института президентства. Президент был и остался главным источником государственной воли и, одновременно, главным общенародным посланцем (депутатом). А его аппарат (администрация) – интерфейсом взаимодействия со всем остальным парламентаризмом.

В такой ситуации парламентаризм приобрёл парадоксальный характер. Страна – и все её институты – находятся в состоянии непрекращающегося форс-мажора, в навязанных извне условиях игры (об этом Путин сказал ещё в 2007 году в Мюнхене). При этом количество и качество задач, которые ставятся сегодня перед законодательной ветвью власти, требуют не просто регулярной и объёмной, но прямо-таки поточно-конвейерной работы. Парламент становится прежде всего инструментом законообеспечительного процесса президентской политики.

Это – неизбежность, но и достаточно серьёзная угроза. Это – угроза исключения депутата из процессов "совета" и "обдумывания" и ещё более опасная угроза атрофии функции парламентского представительства.

Практика (не чуждая, например, партнёрам по Европарламенту) показывает:

Использование депутатов в качестве если не "взбесившегося принтера", то хотя бы мирного высокопроизводительного ксерокса может лишить их способностей и навыков работы с людьми, а главное – интерактивности в законотворческой работе. Внесение социально значимых законопроектов, разработанных "наверху", сразу на официальное рассмотрение парламента резко ослабляет позиции депутата не только как народного представителя, но и как представителя власти в её отношениях с избирателем. Неэтичное, некрасивое внесение законопроекта и бездарное, безжалостное его продавливание (вместо обсуждения) может на старте погубить репутацию важной для власти инициативы (см. казус пенсионной реформы).

Чрезмерная "ритуализация" законотворческой деятельности, её отключение от обратной связи с избирателем наносят ущерб устойчивости власти в целом. Но в отличие от форс-мажоров прошлого, наши проблемы связаны не с недееспособностью системы власти как таковой, а с той неформальной системой отбора (и отбраковки) кандидатов в депутаты, которую заклинило на "управляемости" и покорности депутатского корпуса, – и которая оказалась неспособной обеспечить устойчивость и сопротивляемость власти в целом, лишила парламентаризм его важнейшей системосберегающей функции.

Судьба русского парламентаризма до сих пор находится в неопределённом состоянии... Фото: Андрей Любимов / АГН "Москва"  

Депутат-кнопкодав, депутат-громкоговоритель (или, как сейчас принято называть, озвучиватель), депутат, способный выступать с протестом или предложением только в случае предварительного согласования темы и каждого слова, – это попросту бомба огромной разрушительной силы, заложенная под государство.

А вот депутат-посланец, человек, который – по моему поручению и с учётом моих интересов – обсудит и примет (или не примет) важное для меня решение, депутат, который послушает меня и моих сограждан и, как наш народный представитель, будет, как свою, защищать нашу позицию, – такой человек сам по себе залог доброго будущего. Для парламентаризма и для России.