Михаил Смолин: Как не соблазниться заветами февраля и октября 1917-го?

Год столетия революции 1917 года подходит к своему закономерному концу. Пора подвести итоги столетнего юбилея русской катастрофы.

2017 год не стал для России годом празднования "великой октябрьской революции". Эта веха осталась исключительно важной и положительной только для КПРФ и левого сектора. За прошедший год практически никто не вспомнил и о другой дате столетия установления в России республиканского строя, детища Керенского, бюрократически введшего его 14 сентября 1917 года своим "Постановлением о провозглашении России республикой".

Это юбилеи незаметно для многих "засушил" один человек — президент России В. В. Путин, несколько раз давший понять о своём отрицательном отношении к революции и к Ленину. Да и традиционно молчаливое большинство нашего общества не выразило никакого энтузиазма по поводу этих торжеств.

Действительно, удивитесь вместе со мною. Наша республика, в которой мы с вами живём, никак не праздновала ни столетие своего провозглашения, ни столетие революции, благодаря которой и могла появиться на свет! Это должно удивлять. И говорит это об "искусственности" всей этой республиканской и демократической декорации, которую нисколько не ценят даже сами режиссёры и актёры, ставящие политические спектакли и играющие в них свои роли.

Безусловно, это хорошие знаки для нашей страны, мы не спешим праздновать победу над самими собой, не радуемся радостям левых, когда они связаны с русской болью, пролитием русской крови, и не торопимся выражать восторг по поводу трагических событий нашей истории.

Наши левые традиционно не знают и не интересуются русской историей, не верят в русские ценности, главными из которых является Православная вера и Русское монархическое государство.

Левая "любовь к России" носит характер некоей "сиюминутности", ограниченной коротким семидесятилетним периодом в нашей истории. Собственно русская история, тысячелетняя дореволюционная и послесоветская, левыми характеризуется последним бранными словами. Советская любовь к Отечеству, так же как и советский патриотизм, ограничена временем (советским периодом) и смыслами (коммунистической идеологией), вне которых любовь у левых заменяется искренней ненавистью и глубоким неприятием.

Эта партийная "любовь" характерна и для наших либералов, которые так же исторически "выборочно" любят "эту страну". Обычно объектом либеральной любви является дореволюционное "освободительное движение", несколько после февральских месяцев Временного правительства в 1917 году, советские диссиденты и 90-е годы того же столетия.

Февральская революция. Фото: www.globallookpress.com

Исторические и идеологические корни наших левых и наших либералов совпадают. И те, и другие верят в демократию, в некую "народную волю", формирующую или прикрывающую формирование власти, в "социальный договор", якобы создавший человеческое общество, и прочую социальную мечтательную псевдометафизику.

Демократическое "освободительное движение", в которое благополучно входили и либералы, и социалисты, всегда было единым в своём стремлении разрушить Российскую империю. Либералы были лишь раскачивающим началом этого движения, а всевозможные социалисты — его паталогоанатомическим завершением. Либералы во все времена соблазняли русское общество своими теориями, а социалисты утилизировали его своими революциями и классовыми войнами.

Рано или поздно и сегодняшние левые (коммунисты и примыкающие) демократы, и либерал-демократы соединятся в общей борьбе либо с путинским, либо с каким-нибудь будущим русским режимом. Это неизбежно, они одного западнического поля ягоды...

В 1917 году этот объединённый "демократизм" выходил на русскую сцену дважды. В феврале — в образе анархического "умиления", разрушившего все возможные государственные учреждения и скрепы, а в октябре, напялив маску анархического "остервенения", анатомировал уже ранее обезоруженное и обезглавленное тело русского государства.

Революция в России была и останется в русской истории безусловной катастрофой. Катастрофой русской цивилизации, перед которой бледнеет даже смута XVII столетия. Тогда нация была подвержена некоему брожению сродни возрастному подростковому хаотическому бунту против государственного тягла, увеличивавшегося с увеличением задач самого государства. Но увидев тогда своё Отечество на пепелище, своё Царство разоренным, народ поколобродил, опомнился и смог восстановить своё органическое развитие. Вновь в русской психологии восторжествовал тот "дисциплинированный энтузиазм" (блестящий термин Н. Я. Данилевского), тот мобилизующий и сплачивающий монархический динамизм, позволивший за столетие из пепла смуты возродить Московское Царство и выйти на мировую сцену России в объёме величайшей Империи.

Февральская революция в России. Фото: www.globallookpress.com

Революция семнадцатого года отличалась от обычной смуты. Она использовала новое брожение, новый анархический срыв русского народа, новую смуту для капитальной ломки Русского мира. Революция не дала опомниться нации, а повела её по разработанному марксистскому плану социальных перемен. В отличие от никем не подготавливаемой анархической и не имевшей организационного центра смуты XVII века, революция 1917 года готовилась десятилетиями в русском обществе и имела своего организатора в интеллигентском слое русского общества. Традиции екатерининских масонов бережно передавались масонам-декабристам Александра I, а те в свою очередь подготавливали всевозможных разношёрстных оппозиционеров-разночинцев, в среде которых зародились настоящие революционеры, не шедшие уже ни на какие компромиссы с Российской империей.

Мечты о некоем будущем социальном рае нескольких поколений разрушителей Империи меняли свои идеологические очертания вместе со сменой политической моды на Западе. С 1917 года эти революционные ожидания воплотились в кровавую реальность, которая стала ломать, по выражению Ивана Ильина, "русскому человеку и народу его нравственный и государственный «костяк» и нарочно неверно и уродливо сращивала переломы".

Меня всегда удивляло, как революционная болезнь быстро охватила организм всей Империи, пока я не понял, что традиционный для России анархический бунт в 1917 году нёс в себе особую вирусную составляющую, которая и не дала быстро перебродить русскому обществу. Было нечто, что блокировало традиционную реакцию русского организма на периодически случающиеся хаотические бунты против своего исторического призвания.

По всей видимости, марксистские формулы сработали в нашем обществе по типу первого появления сифилиса в XVI столетии в крови ещё не тронутого этим инфекционным вирусом человечества. Тогда в Европе погибло от сифилиса более пяти миллионов человек, что невозможно сегодня у потомков этих людей. Инфекция слабеет, а организм вырабатывает защиту против вируса.

Революционный марксизм, к которому привыкли в Европе, для девственной неевропейской души России явился, как и сифилис для Европы XVI века, бурной, неостановимой эпидемией со страшной многомиллионной смертностью. Эпидемия не утихла, пока инфекция не потеряла своих самых активных носителей — ленинскую и сталинскую гвардии. Утрачивая свою революционную зацикленность на мировую революцию и классовые внутренние войны, марксистский, подобный сифилису, политический "вирус" всё больше ослабевал и уже не смог пережить перестройку.

Фото: www.globallookpress.com

Есть и ещё одно, что всегда меня удивляло. Советский коммунизм, марксизм-ленинизм, был буквалистским следованием, практической реализацией классического западного европейского марксизма. И идеи западные, и люди, реализовавшие эти идеи, — абсолютные западники, но материализовалась эта идея в России!?

Может быть, этот новейший политический "сифилис" для старой Европы, переболевшей католическим глобализмом, крестовыми походами, инквизицией, реформацией, религиозными войнами и нашествием тотального материализма, просто не смог уже заразить её по-настоящему.

Здесь есть какая-то тайна Промысла Божия.

Видимо, Господь лечил нас в очередной раз, применяя подобное против подобного. Лечил западнические заблуждения дореволюционного русского общества концентрированной дозой дистиллированного коммунистического западничества...

Даже придя к власти, эти коммунистические цивилизационные идиоты, ничего не понимавшие в исторической, реальной России, сразу же начали ломиться на Запад со своей мировой революцией на свою мировоззренческую родину.

Поначалу идеологи большевизма даже обалдели от того, что революция произошла не в "передовой" по социалистическому реестру Германии, а в "отсталой" России, куда "благая весть" о коммунизме теоретически должна была прийти из цивилизационных, суперразвитых капиталистических стран как экспортный товар. Пришлось придумывать победы социализма в отдельно взятой стране, выдумывать слабые звенья в капиталистических странах, чтобы хоть как-то в рамках марксистской догмы объяснить эту несуразицу с революцией в России.

Определённо здесь есть задумка свыше о русском народе. Видимо, нам нужно было пройти этот величайший соблазн демократией и революцией, как в сказках герой проходит некие предготовительные испытания, чтобы закалиться перед основным, великим подвигом. Что это за великий подвиг, к которому готовит нас Господь? Если нас испытывали предтечами антихристовыми, логично предположить, что остаётся только сам антихрист как соперник?!

Главное, что произошло в политическом плане в 1917 году, — это своеобразная смена политической веры в русском народе, смена насильственная. Либералы, а затем коммунисты ввели у нас демократию с её государственными атрибутами в республике и федерации. Революционеры обеих мастей не сообразовывались ни с величайшими трудностями огромного русского пространства, ни с северным суровым климатом, ни с русской психологией. Они, по образному выражению Ивана Ильина, "подпиливали столбы и воображали себя титанами Атлантами, способными принять государственное здание на свои плечи. Закладывали динамит и воображали, что удастся снести одну крышу, которая немедленно сама вырастет вновь из «нерухнувшего» здания". Ни коммунисты, ни либералы не смогли соответствовать имперским размерам русского государственного здания. И те, и другие его неоднократно обрушивали, не будучи настоящими титанами.

В революции мы получили две крайности, одинаково далёкие от царского, срединного пути русской государственности.

Либералы стремились к республике, демократии и федерализму во имя сентиментального анархического гуманизма, во имя борьбы с государственным насилием, против всякого принуждения, во имя эфемерных идей равноправия и справедливости. Это "новое государство", основанное на гуманности, ненасилии и псевдокротости разложило армию во время войны, уничтожило государственный аппарат и в результате не прожило на свете и года.

Либералы вновь подтвердили незыблемость и неизбежность единовластия в России. Либо единовластие, либо хаос.

Большевики уже в свою очередь, по-марксистски безумно "дерзая", построили противоположную систему другого крайнего уклона от русской традиции. Уклона в антинациональную жесточайшую тоталитарную тиранию, где не было уже ничего, кроме партийного государства и его репрессивного аппарата, где само общество было разделено лишь на два лагеря: диктующего и торжествующего "«пролетарского» партийного меньшинства" и всего остального терпящего произвол большинства населения.

Пережив по-разному за столетие два одинаково западнических, государственных уклона, русские как государствообразующая нация стоят перед выбором: куда идти дальше? Либеральный вариант ведёт к ослаблению государства и ограблению населения богатыми и хитрыми. Он нежизнеспособен как недостаточно государственный. Другой, коммунистический, тоталитарно-этатистский, не даёт развиваться в обществе никаким другим силам: ни религиозным, ни общественным, ни экономическим.

Сверхсвобода либерализма и коммунистическое отсутствие национальной свободы пагубно для Русского мира, который должен искать другие пути для своего будущего, вне западнических демократических доктрин либерализма и коммунизма.

Надо перестать глотать все политические "лекарства", которые, как говорят непроверенные временем политические "врачи-идеологи", помогают не умереть западным обществам. Здоровье западных обществ, без сомнения, в глубоком прошлом. И если социализм для современного шведа или француза — не смерть, а либерализм для американца — даже жизнь, то для нас эти политические снадобья сродни метиловому спирту, яду, несовместимому с русской жизнью.

Лимит на цивилизационное безумие западных революций и перестроек в России исчерпан, нужно возвращаться домой, в Православную Империю без либеральных и коммунистических бредней.