Мы — спартанцы

Я читал историю Фукидида о Пелопоннесской войне. — похвастался Джонсон в интервью Sunday Times. — Это очевидно, что Афины с их демократией, открытостью, культурой и цивилизацией были аналогами США и Запада. Россия для меня была закрытой, злобной, милитаристической и антидемократической, как Спарта.

Фраза, хотел того Джонсон или нет, звучит весьма многозначительно. Тридцатилетняя Пелопонесская война между Афинским морским союзом и руководимым Спартой Пелопонесским союзом, втянувшая в свою орбиту весь эллинский мир, Сицилию, Карфаген, Македонию и Персию, закончилась сокрушительным поражением Афин и абсолютным триумфом Спарты. Истощенные наземной оккупацией Аттики и потерявшие в сражении при Эгоспотамах свой флот Афины вынуждены были капитулировать, принять в город спартанского военного надзирателя-гармоста, ограничить флот 12-ю кораблями, распустить Морской союз, отказаться от демократии, срыть Длинные стены между городом и его гаванью — Пиреем.

Если накладывать эту аналогию на современность, то Борис Джонсон предсказывает, что США вынуждены будут распустить НАТО, передать России свои авианосцы и подводные лодки, ликвидировать ядерное оружие и систему ПРО, заменить нынешнюю "демократию" властью "друзей Путина" под надзором российского посла, сходная участь ждет и Британию (а вдруг её вообще постигнет участь города Платеи?). Аналогия выглядит для Запада не очень вдохновляюще.

Впрочем, заметим для порядка, что Джонсон говорит о временах своей молодости, когда под Россией имелся в виду Советский Союз, у которого было куда больше характерных для антиспартанского мифа черт — не только милитаризм и закрытость границ, но и упор на равенство граждан в сочетании с реальным олигархическим правлением ограниченного круга избранных, ожесточенное отрицание материального богатства и фактически запрет на денежные накопления.

Кажется ли Джонсону Спартой современная Россия, неизвестно. Если да, то нам это должно быть во многом лестно. Спарта была одним из самых знаменитых и славных государств в мировой истории, спартанская легенда надолго пережила этот малочисленный город и до сих пор чрезвычайно популярна. Спартанская военная организация считается одной из самых эффективных в истории. Сократ, Платон, Ксенофонт считали спартанское государственное устройство идеалом. Античный ритор Исократ утверждал, что "лакедемоняне наилучшим образом управляют своей страной потому, что они как раз и являются наиболее демократичными. И при избрании должностных лиц, и в повседневной жизни, и во всех остальных занятиях мы можем видеть, что равенство в правах и обязанностях у них имеет гораздо большее значение, чем у других".

Спартанцы долго были гегемонами Эллады и большую часть своей истории одерживали победы (над Афинами — всегда), будучи покорены лишь силой Рима, который формально признал Спарту независимым городом, союзником римского народа. Предание о царе Леониде и его 300 спартанцев и понятие "лаконического высказывания" стали достоянием мировой культуры. Так что в логике антикизирующего дискурса Джонсон сделал России шикарный комплимент.

Апелляции к античности нормативны для классической европейской политической культуры, и хорошо, что кому-то еще хватает образования к ним прибегнуть. Противоположение военизированной и милитаризованной Спарты с её несгибаемыми воинами, выражающимися предельно лаконично, и демократических, культурно утонченных Афин, в которых расцветают искусства, литература и философия — это одна из фундаментальных "осей" в восприятии нами древней Эллады.

Нельзя не отметить, что Джонсон своим заявлением одним махом существенно повысил место России в этой антикизирующей координатной сетке. Лет двести назад его предшественники по посту сравнили бы нас с дикими ордами из ледяной Тартарии, лет сто назад они сравнили бы нас с деспотическим персидским царством, угрожающим эллинской свободе.

Б. Джонсон. Фото: www.globallookpress.com

И тут вдруг Спарта, то есть один из двух идеологических и символических полюсов внутри эллинского мира, то есть, на самом деле, единой и культурной духовной системы с Афинами. По Джонсону, Россия оказывается одним из аспектов европейской цивилизации, да, мрачным с точки зрения лондонских либералов, но неотъемлемым и, по сути, неуничтожимым: представить Элладу, где есть только Афины, но нет Спарты, попросту невозможно.

В XIX веке спартанское наследие закрепила за собой Германия. Немецкие антиковеды начиная с К. О. Мюллера восхваляли Спарту как пример по настоящему хорошего государственного устройства, как воплощение духа эллинской цивилизации, как "идеальный полис" (оценка Якоба Буркхардта). В немецких оценках той эпохи со Спартой, впрочем, соперничала в популярности античная Македония и царь Филипп был популярней Ликурга.

На Британских островах сперва господствовал тот же подход, воспринятый от крупнейших историков и философов античности, как правило высоко оценивавших Спарту. Парламентарий-тори Уильям Митфорд  в своей "Истории Греции" (начала выходить в 1784 г.) превознес Спарту и с отвращением писал о демократических Афинах.

Однако затем английские вехи сменились: Джордж Грот, еще один MP и основатель Либеральной партии, в 1846 году опубликовал ставшую чрезвычайно популярной "Историю Греции", в которой уничтожал всякое положительное значение образа Спарты, зато превозносил эллинскую демократию и Афины. Английский радикальный либерал ухитрялся превозносить не только умеренных демократов типа Перикла, но и крайнего, Клеона, в самой античности получавшего исключительно отрицательные оценки. Именно Грот во всю мощь развернул напрашивавшуюся параллель между демократическими, торговыми мореходными Афинами и либеральной торговой мореходной Англией.

Напротив, проспартанские симпатии в Германии укреплялись, достигнув вершины в эпоху "Третьего рейха" в работах одного из крупнейших немецких антиковедов Гельмута Берве (впрочем Берве ухитрялся одновременно превозносить афинского вождя демократии Перикла, рассматривая его как афинского fuhrer).

Образ Спарты в немецкой историографии к тому моменту приобрел своеобразную законченность. Спартанцы, дорийцы — это ветвь арийцев, сохранившая в первозданной чистоте древние нордические идеалы и порядки, а потому находившаяся на ступень выше прочих эллинов.

Спартанцы были обществом, в котором на первом месте стояли идеалы мужества, понимания свободы как долга, безусловной дисциплины. Они были одушевлены панэллинским национальным чувством, стремлением к свободе и независимости, подняли Элладу на борьбу с персами и были вождями в этой борьбе.

В Спарте развилось чрезвычайно гармоничное общество, суровое, но исполненное идеалов равенства между гражданами и высокого уважения к женщине, так контрастировавшего с забитым положением женщин в "просвещенных" Афинах. Понятно, что Спарта тут декорировалась под национал-социалистический идеал, но, впрочем, и дизайн последнего делался во многом "под Спарту". Если римские ассоциации прочно захватила Италия Муссолини, то Германия видела себя новой Элладой, но конечно спартанского, а не афинского образца.

Понятно, что крушение Третьего рейха стало и временем крушения престижа Спарты. Понятное дело, что победившие западные либералы, воспринимавшие Спарту в синоним фашизма, только уже с отрицательным знаком. "Застойный олигархический племенной режим, исключительно враждебный по отношению к личности" — так характеризовал Спарту австро-британский философ и ультралиберальный идеолог Карл Поппер (кстати сказать, духовный отец Джорджа Сороса).

Карл Поппер. Фото: www.globallookpress.com

Не отставали от них и советские коммунисты, видевшие в спартиатах жестоких эксплуататоров порабощенных илотов (впрочем, еще в дореволюционной русской историографии античности, создававшейся либеральной профессурой, невозможно найти никаких следов проспартанских симпатий). Апокрифическая традиция сохранила, впрочем, высказывание Сталина в передаче французского писателя Андрэ Мальро: "У нас есть и Спарта и Византия. Когда Спарта, это хорошо". Из формулы видно, что советский вождь не понимал ничего в Византии, но на очарованность спартанской легендой его хватало.

Исследователями работавшими в этот послевоенный период было справедливо обращено внимание на теневые черты Спарты. Её общество покоилось на беспощадной террористической эксплуатации мессенских илотов, эллины поработили эллинов и жили в постоянном страхе перед восстанием — спартанское общество было обществом постоянной военной тревоги. Вопреки тезисам о равенстве всех спартиатов, на деле у власти стояли одни и те же роды, из поколения в поколение получавшие ключевые места в спартанском "сенате" — герусии, а затем и захватившие в безраздельное владение важнейший институт Спартанского государства — эфорат. Обращено было внимание на то, что, в то время как Афины создавали блестящие произведения литературы, искусства, театра, спартанское общество оказалось немым. В архаическую эпоху Спарту прославил ряд выдающихся поэтов и музыкантов — Фалет, Терпандр, Алкман, Тиртей, Хилон и даже Клейтагора — поэтесса-"лесбиянка" (в смысле последовательница поэтической традиции Сафо, а не в том смысле, который имела в виду Мария Захарова, вышучивая Бориса Джонсона). Однако в классическую эпоху Спарта полностью онемела, сосредоточившись исключительно на военно-политическом господстве. Она производила лишь гремевшие по всей Элладе звонкие лаконические афоризмы её полководцев.

Однако как бы ни раздувался черный миф о Спарте, демонизировать её до конца так никогда и не удавалось. Позитивное восприятие Спарты, её идеализация и романтизация слишком крепко были вшиты в саму плоть древнегреческой литературной и интеллектуальной традиции.

Можно было сколько угодно сгущать краски и разоблачать, но читатель всё равно встречал икону спартанского воспитания у Плутарха, ему все равно не избежать было высокой оценки спартанского государственного устройства Сократом, Платоном, Ксенофонтом, Аристотелем.

Наконец, ничего нельзя было поделать с царем Леонидом и его 300 спартанцами, то есть с образцом идеального подвига и абсолютного самопожертвования ради отечества, закрепившимся в сознании любой из культур европейского круга. Можно было сколько угодно рассказывать, что держала персов у прохода довольно большая греческая армия, отпущенная Леонидом лишь после того как враги зашли с тыла, что с каждым спартанцем было несколько илотов (но вот ведь удивительно — эти рабы не сбежали к персам, а умерли рядом с господами), что в конечном счете никакого стратегического значения эта жертва не имела, а настоящую победу одержал афинский в своей основе флот при Саламине. Но всё это лишь мышиное покусывание грандиозной легенды, равных которой человечество знает не так уж и много.

Спартанцы. Фото: www.globallookpress.com

Спартанцы — одни из немногих безоговорочных героев современной массовой культуры. Вышедший в 1962 году прекрасный исторический фильм "300 спартанцев" вдохновил художника Фрэнка Миллера на создание графического романа, в свою очередь вдохновившего Зака Снайдера на фильм "300" — малоисторичный, но впечатляющий художественными решениями. И вот уже приемы Снайдера используются в нашей "Легенде о Коловрате" в экранизации русского эпоса, в чем-то созвучного эллинскому. Так что спартанские ассоциации России не есть что-то случайное.

Но что же все-таки нам следует знать о реальной древней Спарте и насколько сопоставление с нею современной России уместно и справедливо?

Спарта в области Лаконика (или Лакедемон) на Пелопоннесе была одним из древнейших государств Эллады, восходящих еще к Микенскому периоду. Именно с похищения у царя Спарты светловласого Менелая его жены прекрасной Елены и началась Троянская война. Кстати сказать, наследницей Спарты была именно Елена, дочь царя Тиндарея, так что у войны были и очевидные политические причины: Менелай не хотел, чтобы троянцы в будущем предъявили права на его царство. Война завершилась благополучным возвращением Менелая в Спарту, где его с Еленой посещал Телемак, разыскивая своего отца Одиссея.

Коллапс крито-микенской цивилизации (по всей видимости под воздействием экологических катастроф) привел к постепенному проникновению в Элладу дорийских племен с Севера. В последующей традиции это движение отразилось как "возвращение Гераклидов" (то есть сыновей Геракла) и "дорийское завоевание", что не находит археологических подтверждений — расселение шло небольшими группами и довольно мирно. Дорийцы говорили на другом диалекте того же греческого языка, что и ахейцы, но имели гораздо более архаичную социальную организацию. Там, где дорийцы составляли правящий слой, как в полисах Крита или Спарте, еще греческие авторы отмечали архаичность социальных установлений, выражавшуюся в таких феноменах, как мужские союзы.

Спартанский воин. Фото: www.globallookpress.com

В Лаконике дорийские жители Спарты на Эвроте оказались в окружении гораздо более многочисленного смешанного дорийски-ахейского населения, не имевшего политических прав, однако обязанного воевать и подчиняться законам, — периэков. Спартиаты составляли как бы высший правящий слой этого Лаконского государства, организованный в единую гражданскую общину. Эта структура чем-то напоминала взаимоотношения патрициев и плебеев в раннем Риме. Но никаких существенных конфликтов спартиатов и периэков на протяжении большей части спартанской истории не отмечено, последние не вели борьбу за равноправие, что, как ни парадоскально, пошло Спарте не на пользу, а во вред, если сравнивать её с Римом.

Совсем по другому сложились отношения Спарты с соседней Мессенией. Столкнувшись с тем же земельным голодом и перенаселением, что и другие полисы Древней Греции, Спарта ответила на него не массированной высылкой колоний в далекие заморские земли — Италию, Сицилию, Причерноморье (впрочем, единственная спартанская колония Тарент в Италии, оказалась чрезвычайно успешной), — а военной мобилизацией и завоеванием соседей, таких же греков, мессенцев. В ходе двух "мессенских войн" (VIII-VII вв. до н. э.) спартиаты то одерживали громкие победы, то терпели жестокие поражения, но, в конечном счете они сумели полностью подчинить мессенцев, превратив их в бесправных илотов.

В ходе этой борьбы и выработались специфические особенности государственного, социального и военного устройства Спарты, которые возводились к легендарному законодателю Ликургу, хотя окончательный вид им придал живший в середине VI века эфор Хилон, считавшийся одним из "семи мудрецов".

Спартиаты были превращены в замкнутую общину-сословие профессиональных воинов, если не сказать рыцарский орден. Это сословие было основано на поместном принципе. Каждому из них выделялся участок земли — клер, к которому были прикреплено некоторое количество илотов. Илоты были обязаны кормить хозяина, обеспечивать ему средства на вооружение, сопровождать его на войне. По сути, перед нами поместный принцип, изобретенный на древнем Востоке, и успешно применяемый и в Византии, и в Османской империи (тимар, с коего кормились сипахи), и в России с её поместной дворянской конницей.

Особенностью спартанского полисного варианта этой поместной системы было строжайшее равенство всех её участников, прописанное в законе и поддерживаемое обычаем. Все клеры были равными по размеру. Никто, включая царей, не мог иметь больших материальных средств, не мог позволить себе никакой роскоши. Архаичный инструмент мужских союзов был возрожден к новой жизни, чтобы создать сословие воинов.

Все мужчины до очень зрелого возраста должны были проводить время вместе, на воинских упражнениях, в казармах, и на сисситиях — застольях, где на равных началах они вкушали самую грубую пищу, собранную вскладчину.

Каждый сотрапезник приносил ежемесячно медимн [52,5 литра] ячменной муки, восемь хоев [23 литра] вина, пять мин [2 кг] сыра, две с половиной мины [1,2  кг] смокв и, наконец, совсем незначительную сумму денег на покупку мяса и рыбы

— сообщает Плутарх. Это было довольно весомое требование, которое подрывало гражданское равноправие бедняков,

ведь участвовать в сисситиях людям очень бедным нелегко, между тем как участие в них, по унаследованным представлениям, служит показателем принадлежности к гражданству

— скептично замечал в "Политике" Аристотель, ко времени жизни которого кризисные элементы спартанского строя показали себя со всей очевидностью.

Из собранных продуктов для участников сисситий готовили так называемую "черную похлебку", которую прочие эллины признавали абсолютно несъедобной. Впрочем, если спартиаты хотели полакомиться, то все возможности были в их руках: удачная охота — и на столе во время трапезы появлялась дичь. Так, закон при помощи голода буквально подталкивал непрерывно упражняться в боевых искусствах.

Плутарх. Фото: www.globallookpress.com

Юношей с детства растили, как маленьких волчат. Вместо услужливых рабов-педагогов, как в иных полисах, ими занимался старший наставник-педоном из числа граждан, который имел право беспощадно наказывать их. То же право имел над всеми детьми спартиатов и каждый взрослый спартанский мужчина. Главное чему учили маленьких спартиатов — это воинские упражнения и физическая культура, хоровое пение и навыки лаконической речи, сжатой, точной и ироничной, а вот письмо, напротив, осваивалось ими лишь в минимальной степени.

Еще юных спартиатов учили воровству. В спартанских обычаях был заложен принцип — оставлять детей полуголодными, предоставив им возможность добывать себе пропитание кражей с кухонь сисситий или даже с храмовых алтарей. При этом пойманным воришкам полагалась порка, но не за сам факт кражи, а за то, что попались. Ряд источников рассказывают и о таком возможно существовавшем в действительности обычае, как криптии — молодые спартиаты с короткими мечами скитались по стране и по ночам нападали на идущих по дороге илотов. В этих жестоких играх оттачивались навыки и изобретательность будущих воинов.

Женщин, вопреки традициям других эллинских полисов, в Спарте рассматривали прежде всего как будущих матерей, призванных рожать хороших воинов, и как полноправных домохозяек, которые должны обеспечить мужчинам достойный тыл. С точки зрения "прогрессивных" эллинов в Афинах, державших женщин взаперти как домашний скот или за прялкой, а публично предававшихся педерастии, положение женщин в "реакционной" Спарте выглядело вызывающе: спартанки имели право наследовать имущество, передавая его дальше своим детям, не имея права голоса, они, однако, смело высказывали мнения по всем вопросам. Плутарх даже намеревался составить труд "Изречения спартанок". Вместо прядения, коим могут заниматься и рабыни, "Ликургов закон" требовал от женщин заниматься физическими упражнениями, которые позволят им лучше подготовиться к материнству. И снова архаические институты, включая даже рецидивы группового брака, были поставлены на службу идее укрепления касты воинов, содействия максимальному увеличению деторождения.

Малочисленность, "олигантропия", была главным проклятьем и ахиллесовой пятой Спарты — численность "равных" гораздо быстрее сокращалась войнами, чем восполнялась рождением и воспитанием новых поколений. При этом, в отличие от римлян, спартанцы так и не решились на интеграцию в свою общину "свежей крови" из периэков. Напротив, они с предельной жестокостью исключали из числа "равных" тех, чье хозяйство оказалось разорено и кто обеднел настолько, что не мог содержать себя как воинов. В результате с 10 000 человек численность спартиатов сократилась за V век до н. э. — прежде всего эпоху Пелопонесской войны — до 1000. По мере сокращения числа спартиатов, превращения их из общины в замкнутую правящую касту, каждый очередной демографический удар военного поражения был всё более болезненным. Когда в битве с фиванцами при Левктрах в 371 году погибло 400 из 700 участвовавших в ней спартиатов, то само по себе вполне ординарное военное поражение оказалось тем камешком, который привел к обвалу спартанской гегемонии в Элладе. Однако и до и после этого события престиж Спарты в эллинском мире состоял на недосягаемой высоте, это и приводило в изумление, как столь малочисленному городу удалось победить многочисленные Афины и держать в подчинении множество эллинских полисов.

Секрет Спарты был в том, что "ликурговы законы" поставили на первое место не человека, а государство, превратив общину спартиатов в единый военный лагерь, связанный строгой дисциплиной, беспрекословным послушанием младших старшим и подчиненных начальникам. По сути это общество рассматривалось как социальный аналог греческого военного строя пеших воинов-гоплитов — фаланги, в действии которым спартиаты считались долгое время непобедимыми мастерами. Как главным принципом фаланги была абсолютная сплоченность строя прикрывающих друг друга щитами воинов, так и главным принципом спартанской "общины равных" (homoioi) были сплоченность, взаимная поддержка, равенство условий жизни, чуждость всякой материальной корысти.

Фото: www.globallookpress.com

Таков был спартанский идеал, предписанный в сочинениях главного поэта Спарты Тиртея, на которых воспитывался каждый спартанский юноша.

Основные мотивы поэзии Тиртея — отдача всего себя Отчизне, предпочтение героической смерти трусливой жизни, необходимость соблюдения строя и товарищеской поддержки, особая честь тем, кто встает в первый ряд фаланги и принимает на себя главный удар. Всё это сложилось в своеобразный спартанский "кодекс бусидо"

Вражеских полчищ огромных не бойтесь, не ведайте страха,
Каждый пусть держит свой щит прямо меж первых бойцов,
Жизнь ненавистной считая, а мрачных посланниц кончины —
Милыми, как нам милы солнца златые лучи…
Воины те, что дерзают, смыкаясь плотно рядами,
В бой рукопашный вступить между передних бойцов,
В меньшем числе погибают, а сзади стоящих спасают;
Труса презренного честь гибнет мгновенно навек…
Ногу приставив к ноге и щит свой о щит опирая,
Грозный султан — о султан, шлем — о товарища шлем,
Плотно сомкнувшись грудь с грудью, пусть каждый дерется с врагами,
Стиснув рукою копье или меча рукоять!
Да, хорошо умереть для того, кто за землю родную
Бьется и в первых рядах падает, доблести полн…
Будем за эту страну с отвагою биться и сгибнем
За малолетних детей, жизни своей не щадя!

Фактически именно в Спарте благодаря Тиртею был разработан канон воинского патриотизма, который стал нормой в последующие века, вплоть до сегодняшнего дня. Правило "с ним или на нем", которое задавала своим сыновьям каждая спартанская мать, подавая им щит, было огромным стратегическим преимуществом спартанской армии над противниками.

В архаическую эпоху и эпоху железа бегство с поля боя было скорее нормой, нежели исключением при ведении боевых действий. Один бесстрашный герой мог обратить в бегство огромную толпу, так как каждый в этой толпе мог ценить свою лично жизнь куда больше, чем победу над врагом. Именно так, скажем, выжил в Битве при Кадеше египетский фараон Рамсес II, окруженный множеством хеттских воинов, — никто не захотел рискнуть своей лично жизнью ради того, чтобы сокрушить вражеского царя, стоявшего на своей одинокой колеснице. И это позволило Рамсесу храбро атакуя врагов дождаться своих.

"Превосходство одиночного бойца над массой представляется нам, при ближайшем исследовании не слишком сказочным, — отмечал выдающийся русский военный теоретик А. А. Свечин. — Герой — человек большой силы, духа и тела, развитой с молодости соответственным воспитанием, обладатель прочной репутации, которая заставляет простых смертных, каждого в отдельности, чувствовать себя совсем маленьким и бессильным в сравнении с ним, обладатель дорогого, блестящего, крайне редкого предохранительного вооружения, делающего его неуязвимым для гнущихся и ломающихся копий и мечей простых смертных, которые сделаны из такого плохого металла, что нуждаются чуть ли не после каждого удара в ремонте, герой, появляющийся на украшенной колеснице и держащий в руках дротик, метнув который, он, наверное, способен умертвить любого рядового бойца со слабым неметаллическим панцирем. Такой герой, разумеется, был ужасен, наводил панику на рядовую массу, не сплоченную в одно целое, не имевшую чувства взаимной выручки. Если рядовой боец не уверен в поддержке своих соседей, то у него, при столкновении с героем, только одна мысль, что тот, кто будет бежать последним, героем будет настигнут и убит, и, чтобы не быть этим последним, каждый заранее пятится, и масса бежит. Секрет успеха героя заключается в отсутствии сплоченности массы, что дает руководящее значение инстинкту самосохранения отдельных личностей. Ахиллес, разгоняющий один 50 греческих дружинников — герой, но Ахиллес, который один бросился бы против взвода кирасир, был бы дурак".

Ахилл. Фото: www.globallookpress.com

Спартанская фаланга исключала индивидуальный героизм, но требовала героизма в строю и, в еще большей степени, отсутствия всякого проявления трусости в строю. Ахилл против спартанской фаланги не продержался бы и минуты. Презрение к обращающим врагу тыл трусам воспитывалось в Спарте и идеологическими средствами, поэмами Тиртея, и законами Ликурга, введшими правило атимии, жесточайшего гражданского бесчестья, обрушивавшегося на каждого отступившего. Особенным позором считалось бросить в ходе бегства щит.

Главный артефакт архаического спартанского искусства, обнаруженный современными археологами, многочисленные свинцовые вотивные фигурки воинов с круглыми щитами, на которых изображены розетка или коловрат. Очевидно эти фигурки посвящали Артемиде Орфии воины перед походом во имя благополучного его завершения. Эти фигурки остались одним из самых ярких свидетельств оригинального искусства, расцветавшего в Спарте в архаическую эпоху.

Отсюда, из культа щита, и происходит переданное Плутархом предание о матери-спартанке, которая подавая щит сыну произнесла: "С ним или на нём", то есть сражаться до конца или быть убитым. Не совсем верно, что это означает требование непременно победить, но это означало ни в коем случае не бежать — при бегстве с поля боя первым бросался щит. Древнегреческий поэт Архилох, весьма циничный в своих произведениях, так воспевал своё дезертирство.

Носит теперь горделиво саиец мой щит безупречный:
Волей-неволей пришлось бросить его мне в кустах.
Сам я кончины зато избежал. И пускай пропадает
Щит мой. Не хуже ничуть новый могу я добыть.

Понятно, что при столкновении с так мотивированными противниками, спартиаты, не способные бросить щит и готовые скорее умереть, чем бежать, превращались в чудо-воинов. Чтобы усиливать чувство ответственности спартиатов за свой город закон предписывал Спарте не иметь каменных стен, поскольку лучшие стены — это мужи.

Сталкиваясь со спартиатами, сражающимися в пурпурных одеждах, с длинными распущенными волосами, вооруженными начищенными до блеска медными щитами, представители других полисов не сомневались в том, что высшей ценностью для этих воинов является их честь, а не жизнь, а потому ополчения врагов, состоявшие из крестьян и ремесленников, как правило начинали разбегаться под спартанскими ударами. Спартанская фаланга, поэтому, не случайно оказалась главной военной силой в Элладе.

Именно непревзойденная многими столетиями мощь спартанской армии и сделала её гегемоном сначала Пелопоннеса, где возник возглавлявшийся Спартой Пелопоннесский союз, а затем и всей Эллады. Спарта победила своего главного противника на полуострове Аргос, а прочие города, среди которых особенно выделялся торговый Коринф, поспешили стать союзниками, тем более, что спартанцы не требовали никаких денежных взносов и почти не вмешивались во внутренние дела союзников.

Единственной политической чертой спартанской гегемонии была абсолютная непримиримость к тираническим режимам. Спартанцы свергали тирании (а это, как правило, были более-менее террористические диктатуры демагогов, направленные против аристократии и в интересах низших слоёв) повсюду, где их находили. В частности, свергли тиранию Писистратидов в Афинах.

Демократия, впрочем, тоже не пользовалась спартанской благосклонностью, всюду они поддерживали аристократические и олигархические режимы "лучших людей". Собственно, и Пелопоннесская война, сокрушившая Афины, началась после того, как афинская политика агрессивного "экспорта демократии" превратилась в настоящую тиранию над значительной частью Эллады и у Спарты со всех сторон начали искать защиты от деспотизма Перикла, не уступавшего персидскому. Спарта выступила в роли защитницы свободы эллинских государств и эту афинскую тиранию сокрушила.

Спартанцы. Фото: www.globallookpress.com

Политическое устройство самой Спарты было весьма своеобразным. Оно соединяло монархические, аристократические и демократические элементы, впервые подав античным философам мысль о преимуществах "смешанного государственного устройства". Спартанцы свято чтили законы и не было в мире более законопослушных и исполнительных граждан, нежели они. В управлении государством определенную роль играло собрание народа — апелла, значительную часть дел решал аристократичный сенат — герусия, подлинная же власть принадлежала коллегии эфоров, избираемых на недолгий срок, но имевших почти неограниченные полномочия. Сперва эфоры были демократическим по духу учреждением, на эту должность мог быть избран любой, но, постепенно, количество реально допускавшихся к ней лучших семейств сокращалось.

Ну а главное, Спарта практически единственная в Греции сохранила историческую традиционную царскую власть, ею правили два царя из родов Агиадов и Еврипонтидов, выполнявшие роль военных вождей и сакральных жрецов. До полновластия им было, конечно, далеко, а реальные правители государства — эфоры — старались держать два рода в постоянной вражде, но все-таки мистическое значение монархии в Лакедемоне было удержано. Этим и воспользовался царь Леонид при совершении своего знаменитого подвига. Предсказание Дельфийского оракула гласило:

Либо великий и славный ваш град чрез мужей-персеидов

Будет повергнут во прах, а не то — из Гераклова рода

Слезы о смерти царя пролиет Лакедемона область.

Леонид сознательно шел сам и вёл свое небольшое войско на жертву, отобрав в него исключительно взрослых мужчин, уже оставивших после себя сыновей, а потому нуждавшихся лишь в высшей услуге государству — героической смерти. Фермопильское сражение было не столько мужественным подвигом воинов, преградивших врагу дорогу (в этом смысле, оно, как известно, оказалось неудачным), сколько сакральным жервоприношением царя за свой народ, и в этом смысле, безусловно, увенчалось успехом.

Только Спарта была той моральной силой, которая могла бросить вызов могущественной Персидской империи, рассматривавшей Элладу как беспокойную бунташную собственную окраину. Большинство эллинов считали, что та или иная форма подчинения персам сулит немалые экономические выгоды, а потому не слишком рвались сопротивляться. В Афинах отчаянно боролись антиперсидская и проперсидская партии, причем к последней принадлежали могущественные аристократы Алкмеониды. Народные слухи утверждали, что даже после победы греков в Марафонской битве Алкмеониды дали врагам знак щитом, чтобы те поспешили высадиться у города.

Только Спарта как целое вообще не рассматривала даже возможности подчинения персам. Персидских послов, потребовавших "земли и воды" сразу же сбросили в колодец и предложили принести царю землю и воду оттуда. Это и послужило основой для ставшей мемом сцены с послом из "300". Впрочем, и среди спартанцев имелись определенные персофильские настроения, но на уровне частных лиц, в основном связанных с царскими родами. На сторону персов перешел и стал царским сатрапом отстраненный царь Демарат, а возглавлявший греков в ходе персидский войн спартанский регент Павсаний, победитель при Платеях, в итоге запутался в интригах с персами так, что был осужден эфорами. В поисках спасения он припал к алтарю храма Афины Меднодомной, пытаясь воспользоваться правом убежища, но пришедшая к храму его мать Феано первая положила у дверей святилища кирпич. Предатель был замурован и умер от голодного истощения.

Павсания сгубил тот же порок, который, как и предсказывал заранее Тиртей, однажды сгубил и всю Спарту, — корыстолюбие. Всё Ликургово законодательство было заточено под то, чтобы не дать имущественному неравенству разорвать ряды общины равных и подорвать её единство. Спартиатам было запрещено заниматься любыми приносящими выгоду предприятиями, были запрещены под страхом смерти золотые и серебрянные деньги. Внутри Спарты в ходу были очень неудобные и громоздкие железные бруски сколько-нибудь приличная сумма которых сразу становилась видна всем окружающим. Вопреки широко распространенному мифу спартанцы не практиковали "ксениласию", то есть регулярные изгнания иностранцев, но их государство было очень закрытым. Себе Спарта оставляла власть, пользоваться же денежными выгодами спартанского порядка предоставляла союзникам, прежде всего — Коринфу.

Однако низость человеческой природы брала своё. Аристотель видел в идеале абсолютной бедности главную стратегическую ошибку Ликурга, который сделал государство "бедным денежными средствами, а частных лиц корыстолюбивыми". Все сколько-нибудь значительные спартанские военачальники, выйди на международную арену, немедленно оказывались коррумпированы.

Победитель при Платее Павсаний, какое-то время бывший самым могущественным человеком в Греции, стал брать деньги у персов. Царь Плистоанакт и эфор Клеандрид были подкуплены Периклом во время похода на Афины в 446 году (когда афиняне обнаружили в отчете Перикла пробел в десять талантов, на вопрос кужда потрачены деньги, стратег ответил: "На нужное дело"). Победитель Афин Лисандр превратил своё положение самого сильного человека в Греции в источник непрерывного обогащения.  Его соратник Форак был казнен эфорами за присвоение денег. Гилипп, сын вышеупомянутого Клеандрида, прославивший себя разгромом афинян на Сицилии, оборудовал себе дома специальный тайник, в котором хранилось золото и серебро. Когда у него нашли 300 талантов, он был вынужден бежать из Спарты, в которой был приговорен к смерти. Каждый влиятельный спартиат старался заполучить пост гармоста — могущественного спартанского наместника в других полисах. Гармосты чудовищно обогащались за счет подчиненных городов и создавали тайные "счета" у посредников, менял и торговцев.

Ксенофонт, ученик Сократа, так влюбленный в Спарту, что предпочел её своему отечеству Афинам, писал с горечью в своей "Лакедемонской политии":

"В прежнее время лакедемоняне предпочитали жить скромно, дома, в союзе с согражданами, чем быть наместниками по городам и развращаться лестью. В прежнее время они боялись показать деньги, а теперь некоторые даже гордятся своими приобретениями. В прежнее время для того и не допускались иностранцы и запрещалось выезжать гражданам, чтобы у них не явилось легкого отношения к своим обязанностям, а теперь, как мне известно, лица, считающиеся первыми в государстве, добиваются того, чтобы их наместничество на чужбине не прекращалось… Потому-то прежде эллины ходили в Лакедемон и просили их предводительства против обидчиков, а теперь эллины большей частью составляют союзы — для того, чтобы не подпасть под их власть".

Коррупция в сочетании с олигантропией, вызванной желанием богатых и сильных сосредоточить в своих руках как можно больше земель, и подорвала силы Спарты, утратившей панэллинскую гегемонию. Однако даже в эпоху упадка Спарта оказалась единственным греческим полисом, который не удалось покорить македонцам, — на пике своего могущества Филипп II отобрал у Спарты значительную часть Лакедемона, но на сам город идти не решился. Когда Александр Македонский потребовал от греческих городов вручить ему верховную власть ради победы над персами, то отказали только спартанцы, сообщив, что "им от отцов завещано не идти следом за другими, а быть предводителями".

Перикл. Фото: www.globallookpress.com

С переменным успехом Спарта сопротивлялась македонскому владычеству всю эллинистическую эпоху, а её цари Агис IV и Клеомен III попытались провести антиолигархическую реформу — раздел земель, увеличение количества граждан путем их приема. Но, с помощью македонского царя Антигона Досона враги Спарты из "Ахейского союза" изгнали Клеомена, но независимость Спарты снова осталась нетронутой. Последним всплеском спартанского величия было правление Набиса (враги называли его тираном, но доказательств, что он не принадлежал к спартанскому царскому роду, нет), который мужественно сопротивлялся Ахейскому союзу и римлянам, но был в итоге побежден.

В 188 году до н. э. Спарта была включена в Ахейский союз, а ликурговы порядки уничтожены. Впрочем, уже в 146 году до н. э. римляне, добив своих недавних союзников-ахейцев, формально вернули Спарте свободу, восстановили ликурговы порядки, но это была уже туристическая достопримечательность — со всей ойкумены съезжались туристы, чтобы посмотреть как порют попавшихся на воровстве в соответствии с ликурговой системой мальчиков.

Но и после заката Спарта осталась "местом силы" для эллинской и византийской цивилизации. На горах рядом со Спартой раскинулась средневековая Мистра, столица Морейского деспотата, последняя цитадель византийской цивилизации — город великолепных архитекторов и иконописцев, философов, богословов и историков. Жители Мистры прославились своеобразным подвигом: когда деспот Феодор I продал Морею около 1400 года рыцарям-госпитальерам, не рассчитывая более удержать турок-османов, то жители Мистры возмутились и заставили Федора вернуть латинянам деньги назад и вернуться к власти, после чего Морея еще 60 лет сохраняла свободу православного государства. Деспотом Мореи был и царь-мученик Константин XI, последний Палеолог, павший в 1453 году на стенах Константинополя. А  дочерью последнего деспота Мореи Фомы была Софья Палеолог, родившаяся в Мистре около 1455 года, ставшая женой Ивана III и принесшая Византийское наследие на Русь — последние великие князья и цари из рода Рюриковичей были в некотором смысле спартанцами.

Спарта прожила долгую и великую историю, её победоносная армия наводила ужас в Элладе и за её пределами, а "ликургова конституция" рассматривалась как идеал многими древними философами.

Сократ в Ксенофонтовых "Воспоминаниях" советует Периклу завести в Афинах спартанские порядке, а в "Критоне" называет Крит и Лакедемон самыми благоустроенными государствами. Платон положил в основу своего идеального государства именно спартанский опыт.

Безусловно, Спарте многого не достало, чтобы стать Римом Эллады. Они не сумели превратить Пелопоннесский союз в такую же прочную, объединенную гражданством структуру как Латинский союз. Спарта вообще оказалась слишком граждански закрытым полисом, в котором правящая элита оказалась сбита в непрерывно теряющую численность касту — у спартиатов не получилось построить иерархию союзных и подчиненных государств и народов, которая позволила бы им реально выстроить империю. Строясь на господстве спартиатов над мессенскими илотами, такими же эллианами, Спарта не могла стать полноценным центром национальной сборки всей Эллады. Её патриотизм, как и у прочих эллинов, носил местный, партикуляристский характер. Наконец, на примере Спарты стала очевидно, что культивация искусственной бедности — ложная стратегия сохранения равенства, так как она не ведет ни к чему, кроме корыстолюбия и разнузданной коррупции.

Но все-таки Спарта оставила и Элладе и всем европейским цивилизациям немало возвышенных примеров. Безусловная любовь к Родине, стратегия вооруженного консерватизма, охраняющего свободу против тиранического "экспорта демократии", способность сохранять верность монархическим принципам и идее сакрального царства в совершенно антимонархической среде, принцип уважения к закону и традициям, высокое положение женщины без феминистской бесовщины, лаконическая речь и остроумие – всё это спартанское наследие живое до сегодняшнего дня.

Но главное историческое достижение спартанцев — это, конечно, выработка фермопильского идеала, то есть идеала стойкого воина, который не поддается панике, не отступает при первом поражении, готов до конца защищаться, в том числе и в безнадежном положении. Лучшими боевыми качествами современные армии и наиболее выдающиеся в воинском отношении нации обязаны именно этому спартанскому образцу. И прежде всего это касается, конечно, России и русских.

Царь Леонид. Фото: www.globallookpress.com

Вот чего американцы совершенно не понимают, что так проявилось во все том же знаменитом фильме "300". Основные подвиги Леонид и его воины совершают в фильме на первом этапе сражения, когда их еще довольно много и они защищают удобный узкий проход. Когда же персы обходят спартанцев с тыла, то современному кино-Леониду хватает отваги и воинского искусства лишь на то, чтобы затеять с Ксерксом переговоры, неудачно попытаться убить его броском копья, после чего пасть под ливнем персидских стрел.

Между тем подвиг настоящих 300 спартанцев только с момента окружения и начался. Развернув свою фалангу Леонид дал персам последний бой, не закончившийся и после его собственной гибели.

В этой схватке варвары погибали тысячами, — писал Геродот. — За рядами персов стояли начальники отрядов с бичами в руках и ударами бичей подгоняли воинов все вперед и вперед. Много врагов падало в море и там погибало, но гораздо больше было раздавлено своими же. На погибающих никто не обращал внимания. Эллины знали ведь о грозящей им верной смерти от руки врага, обошедшего гору… Большинство спартанцев уже сломало свои копья и затем принялось поражать персов мечами. В этой схватке пал также и Леонид после доблестного сопротивления и вместе с ним много других знатных спартанцев… Много пало там и знатных персов; в их числе… два брата Ксеркса. За тело Леонида началась жаркая рукопашная схватка между персами и спартанцами, пока наконец отважные эллины не вырвали его из рук врагов (при этом они четыре раза обращали в бегство врага). Битва же продолжалась до тех пор, пока не подошли персы с Эпиальтом. Заметив приближение персов, эллины изменили способ борьбы. Они стали отступать в теснину и, миновав стену, заняли позицию на холме... Здесь спартанцы защищались мечами, у кого они еще были, а затем руками и зубами, пока варвары не засыпали их градом стрел, причем одни, преследуя эллинов спереди, обрушили на них стену, а другие окружили со всех сторон.

Уже окруженные, обреченные спартанцы вступили в жестокое сражение, в котором истребили тысячи персов (современные историки утверждают, что 20 тысяч), в котором до последнего дрались мечами, зубками и руками, и лишь после этого, очень дорого продав свои жизни, пали все до последнего человека, покрыв себя не увядающей в веках славой.

И вот здесь-то создатели "300" и приоткрыли нам всю уязвимость американского "супергероизма". Вместо великого исторического сражения отважного отряда в соотношении 1:1000 при потерях противника 20:1, короткое и невыразительное опереточное самоубийство супергероев, способных действительно драться только с надежно прикрытым тылом. О том, чтобы кино-Леонид и кино-спартанцы могли продержаться в безнадежном сражении целый день не может идти и речи, это немыслимо, это просто отсутствует в горизонте голливудского мышления и в значительной степени американского мышления вообще.

Теперь достаточно сравнить это с образом стойкости, культивируемым в русской воинской культуре — от самоубийственной атаки в тыл Батыя отряда Евпатия Коловрата и "злого города Козельска" до безнадежного сопротивления "котлов" 1941-го, день за днем выжиравшего отведенное на операцию "Барбаросса" время. Бои под Москвой, Ленинград, Севастополь, Сталинград — всё это символы нечеловеческого упорства и готовности биться до последнего, поражавших даже не чуждых спартанской традиции немцев.

В воле вашего величества бить русских правильно или не правильно, но русские не побегут!

— якобы сказал Фридриху Великому фельдмаршал Кейт во время Семилетней войны. Самому Фридриху пришлось сделать после Цорндорфа аналогичное резюме: "Русского солдата мало убить, его надо еще и повалить". Вскоре при Кунерсдорфе Фридрих лишился, казалось бы, уже гарантированной победы именно благодаря невероятному упорству русских солдат, засевших на высоте Шпицберг.

Именно спартанская повышенная сопротивляемость, нечувствительность к деморализации и панике, проявляющаяся на лучших страницах русской военной истории, и является одним из тех факторов, которые обеспечили России её великодержавие и исключительную роль в мире.

Так что Борис Джонсон прав. Мы — спартанцы. 

Что читать о Спарте: 

Ксенофонт. Лакедемонская полития. СПб.: ИЦ "Гуманитарная академия", 2014

Плутарх. Сравнительные жизнеописания: Ликург, Лисандр, Агесилай II, Агис IV и Клеомен III

Андреев Ю. В. Архаическая Спарта. Искусство и политика. СПб.: Нестор-История, 2008

Андреев Ю. В. Спартанский эксперимент. Общество и армия Спарты. СПб.: Петербургское лингвистическое общество, 2014

Печатнова Л. Г. История Спарты. Период архаики и классики. СПб.: ИЦ "Гуманитарная академия", 2001

Савельев А. Н. Настоящая Спарта. Без домыслов и наветов. М.: "Книжный мир", 2011

Картледж, Пол. Спартанцы: герои изменившие ход истории; Фермопилы: Битва, изменившая ход истории. М.: Эксмо, 2009

Раш, Скотт М., Военная история Спарты. Стратегия, тактика, походы и битвы (550-362 гг. до нашей эры). СПб.: Евразия, 2018

Шауб, Игорь; Андерсен, Владимир. Спартанцы в бою. М.: "Яуза", "Эксмо", 2008

Строгецкий В. М. Афины и Спарта. Борьба за гегемонию в Греции в V в. до н.э. (478-431). СПб.: Изд-во Санкт-Петербург. Ун-та, 2008

Безрученко И. Спарта. М.: Таус, 2008